будто только сейчас увидел их и недоумевает, что делают здесь эти люди. Они же в свою очередь не решались прервать затянувшуюся паузу и рассчитывали, что Ерин сам объяснит, что так поразило его.
— Что-нибудь произошло, Виктор Федорович? — нарушил наконец молчание Орлов.
— Да, произошло, — каким-то севшим голосом ответил Ерин. Потом прокашлялся и добавил: — Войска приведены в боевую готовность. В Москву входят Таманская мотострелковая дивизия и три танковых полка Кантемировской. Отдельная бригада ВДВ окружила «Останкино», а Тульская дивизия уже в Тушино.
— Так это же… — начал было Бабусенко.
— Что «это же»? Не паникуй! Ну введут! Военные тоже соображают, что к чему!
— Так ведь столкновения могут произойти! — встревоженно проговорил Орлов.
— Могут! Могут! Но для этого мы и направляем телетайпограмму!
По всему было видно, что известие озадачило и Ерина. Даже он, опытный милиционер, не раз оказывавшийся в стрессовой обстановке, не чувствовал уверенности, хотя понимал, что не следует поддаваться панике.
За время, пока Андрей и Слава находились в здании МВД, обстановка, казалось, стала приобретать еще большую напряженность. Об этом можно было судить не только по суете пулеметчиков возле бруствера из мешков с песком, располагавшихся в вестибюле министерства, но и по скоплению вокруг здания множества милиционеров в бронежилетах, с полной выкладкой и расчехленными автоматами.
— Да, видно, ситуация накаляется, — проговорил Слава. — Куда сейчас, Петрович? На Дзержинку? А я к себе. А то как бы нам и правительственную связь не выключили!
— Слав, ты давай езжай к себе, а я поеду к Иваненко. Шифровку мы отправили, может, еще что-то надо будет…
— Ладно, я своим ходом, а ты давай в Белый дом. Но… если что… вы там свистните… Мигом примчусь! — Слава улыбнулся, как всегда немного иронично и заговорщически подмигнул Андрею. — Ты там держись, Петрович! На вас смотрит вся Россия!
СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «С Лубянки я поехал в Управление правительственной связи. Сидел в кабинете… Это через четыре кабинета от кабинета начальника. Никаких контактов… Он один — и я один. Тишина полная. Я получаю информацию, что около здания КГБ и нашего Управления — какие-то люди с автоматами…»
Когда Орлов подъезжал к Дому Советов на Краснопресненской набережной, было уже начало двенадцатого. Проехать на машине, тем более с комитетскими номерами, к зданию Верховного Совета теперь было уже невозможно. Вся прилегающая к нему территория была запружена народом. Людские потоки со всех сторон устремлялись к Белому дому, как будто люди знали, что именно здесь должно произойти самое пивное, может быть даже эпохальное событие, которое круто изменит их жизнь, перевернет устоявшиеся представления и прорвет громадную плотину, сдерживающую доселе дремлющую энергию масс.
Сказав шоферу, чтобы он возвращался на Дзержинку, Орлов влился в один из людских потоков, направлявшихся со стороны Калининского проспекта к зданию Верховного Совета.
Повсюду встречалось очень много молодых парней и девушек, наверное студентов, которые возбужденно что-то выкрикивали и размахивали руками. По всему было видно, что им нравится эта начинающаяся вселенская буза, когда вдруг можно кричать во все горло и не бояться, что тебя кто-то остановит или призовет к порядку. Когда можно безнаказанно намалевать краской из баллончика надписи на свежевыкрашенной стене дома или большой стеклянной витрине: «Борис, ты прав!» или «Долой хунту!».
Рядом с Андреем в сторону Дома Советов шла немолодая супружеская пара. Высокий седой мужчина, поддерживая жену под руку, громко говорил ей, слегка картавя:
— Вот сволочи, коммуняки проклятые! Хотят нас всех снова в стойло! Но мы… — Он сжал кулаки и даже на время перестал поддерживать жену. Лицо его исказила такая злоба, что Андрей невольно поёжился, вспомнив, что сам он тоже, вроде, «коммун яка». Ведь партийный билет, как некоторые в Российском комитете, он не бросил и даже не писал заявления о выходе из КПСС.
Вообще Орлов очень болезненно переживал все, что происходило с партией. Вступив кандидатом в КПСС еще во время срочной службы в армии, он никогда не связывал с этим какого-либо стремления продвинуться по службе или добиться преимуществ перед другими. Для него членство в партии было проявлением активности человека, отсутствия у него безразличия к происходящему, готовности взять на себя ответственность, как бы это громко ни звучало. Конечно же, он видел, сколько проходимцев и бездельников прикрывались партийным билетом, сколько лицемерия и даже подлости рядилось в партийные одежды. Но ему казалось, что это неизбежность. Ведь и в жизни добро как-то уживается со злом, смелость — с трусостью, а трудолюбие — с ленью.
С того самого дня, как он стал членом партии, Андрею казалось, что он незримыми нитями связан с миллионами его предшественников, погибших в Великой Отечественной, перемолотых жерновами сталинских лагерей или просто честно тянувших свою трудовую лямку. Понятие «коммунист» для Орлова было больше, чем «член партии». От него веяло романтикой Гражданской войны, героикой ожесточенных боев с фашистами, самоотверженностью разведчиков. Поэтому слово «коммуняки» резало ему слух, вызывало у него резкое неприятие. Ему казалось, что говорить так мог только тот, кто ненавидит саму страну, а не конкретный социальный строй или какую-то идеологию. Так мог говорить белогвардейский офицер, расстреливавший пленных красноармейцев или предатель-власовец, вербующий наших солдат, потерявших всякую надежду выжить в лагерях военнопленных.
ИНФОРМАЦИЯ: «Меня смущало вдруг неожиданно появившееся моментальное неприятие некоторых привычных для нас вещей: коммунистов кто-то стал называть «коммуняками», кто-то стал призывать «снять погоны» со всех сотрудников органов госбезопасности… Это меня настораживало, хотя я понимал, если человек выполняет обязанности на уровне руководителя службы, это — некий политический вектор… А учитывая настроения в обществе, почему бы и нет?»
ИНФОРМАЦИЯ:«…Люди не приемлют прежний строй, и язвы этого строя в большинстве случаев связывают с деятельностью КПСС. Не хочу углубляться в анализ причин и следствий этих настроений. Но убежден — надо уметь проигрывать! Я сам коммунист и не тороплюсь с переходом на иные платформы. Считаю, что изначальная социалистическая, коммунистическая идея содержит немало позитивного, что обогатило мировую историю и политическую культуру. Проблема в извращениях идеи, в отклонении от нее. Рано или поздно общество вернется к этим изначальным идеям…»
Обогнув здание СЭВ, Орлов поспешил к двадцатому подъезду, так как Иваненко дал команду охране пропускать сотрудников КГБ РСФСР именно через эту проходную. Здесь, в непосредственной близости от Белого дома, уже было целое столпотворение: кучки людей, оживленно обсуждающих происходящее, поющая под гитары молодежь, снующие между ними казаки, похожие на ряженых из деревни, бомжистого типа мужики с котомками в руках или за спиной, бородачи в джинсовых куртках, постоянно жующие жевательную резинку мордастые парни с нагловато-агрессивным выражением лица.
Какой-то человек постоянно выкрикивал в мегафон:[76] «Ель- цин! Ель-цин!», «Ро-сси-я!», «До-лой хун-ту!», а толпа, окружавшая его, скандируя, повторяла за ним эти
