Матрица бунта

русской истории. Но решимость минус-проекта — это отчаянный, непродуманный, совершаемый от удушья бессмыслицы шаг. Крайний способ преодолеть безысходность — избрать последний выход, который остается у тебя даже в самой предельной нищете. Решиться — и прикончить, чтобы не мучились, или Россию (роман Сергея Доренко «2008», М., «Ad Marginem», 2005), или себя самого (то есть главного героя — в романе Натальи Ключаревой «Россия: общий вагон» (Новый мир. 2006. № 1).

«Это агония. ЭРэФия при смерти! Ну и пусть ее помирает, разваливается, давно пора! Империя на глиняных ногах! Нежизнеспособное чудовище!» — восклицания одного из эпизодических персонажей романа Ключаревой вполне отвечают обличительному духу обоих произведений. Настолько ли близки при этом их представления о шансах России на будущее, мы выясним позже, а пока наберемся сил и посмотрим в нынешнее лицо отечества, благо оба романа-отрицания посвящены самым злободневным, наболевшим, безотлагательным вопросам российского общества.

Несмотря на то, что Сергей Доренко в будущее продвинулся недалеко — точь-в-точь к сроку очередных президентских выборов, — настоящее отринуто им с гораздо большей решительностью, чем даже у Быкова или у Славниковой: собственно, после 2008 года настоящее России уже несущественно. Роман подан как воспоминание о России, которую мы все ж таки потеряли, как предание для археологов; он развернут не вперед, а назад, к той роковой зиме-2008, когда распад страны, катализированный чеченскими террористами и маразмом властей, перешел в необратимую стадию.

Три сюжета-квеста в романе: обессмерти Путина (фантастический план игр с восточной магией, в результате которой Путину является глава ада и вселяет в него страх перед скорой смертью), убей Путина (интрига с Березовским, которого подстрекают на покушение, желая не то подставить, не то на трон возвести, еще не решили), выбери Путина (махинация с грядущими выборами, в результате которой Конституция пойдет псу под хвост, а нынешний президент, верно, — под царский венец, потому что без кого еще, как не без царя-батюшки, отца родного, народ так боится осиротеть?). Как видите, Доренко сосредоточивает проблемное поле России вокруг одного человека, ее нынешнего главы. Очевидно и то, что все три сюжета объединены мотивом смерти-бессмертия, который метафорически отражает раздумья страны над сменой-бессменностью теперешней власти. В расслабленную голову одного из своих персонажей Доренко вкладывает фантазию о том, как хорошо было бы вывести генетически идеального государя, которого можно даже не рождать, а бесконечным клонированием все улучшать данные наследника, с тем чтобы нация «тащилась» от своей династии «нерожденных сверхимператоров», при которой вечным регентом состоит… — снова Путин?

Доренко, таким образом, предлагает свою разгадку неподлинности, искаженности облика современной России — замораживание, самозацикленность ее власти из-за бессменности вождя: «Просто хочу обрести бессмертие», — застенчиво и скромно говорит его главный герой. Проблема лидера вообще центральная в романе. «Путин догонял, а не лидировал», Путин — лидер женственного типа, следующий за ситуацией, Путин — даос, практикующий недеяние, а по-простому — «гэбушное <…> искусство встраиваться, мимикрировать и выкручиваться». Все это, обобщает Доренко, черты политика-“пользователя», этакого серфингиста на волнах, гонимых Бен Ладеном и Бушем, сосредоточенного только на том, чтобы сохранить видимую стабильность над колобродящей бездной чужого моря. «Не переустраивать мир, но в каждом данном мире в каждую данную минуту быть у бога за пазухой», — возвышается до обличительного пафоса глумливый автор.

Роман Доренко неудивительно пустой и скучный. Неудивительно — потому, что эти свойства, как и другие недостатки его текста, всегда сопутствуют карьеризму в искусстве, будь то искусство литератора или журналиста. Понахватанные отовсюду и огульно упрощенные идеи о религии, истории культуры и основах человеческого бытия, наивная аллитерация и ученическая игра слов вроде «блюдолизам и лизоблюдам», демонстративный цинизм знатока, вхожего в круги хоть кончиком носа, бессмысленные дешевые эффекты вроде расписанного на каждый день в романе восточного гороскопа, — все это придает повествователю вид напыщенного барина, проигравшего в карты последний камзол. Но эта по-своему смешная и откровенно наглая книга заканчивается вдруг такой огромной, всерьез прочувствованной болью за перешедшую в археологическое небытие Россию, что пробуждает настоящее страдание за отечество и неожиданное уважение к автору.

Финал романа за четыре дня бухает в бессмыслицу всю страну. Кошмарная дыра этой итоговой бессмыслицы больше, провальней, нулей, чем дурь исторического циклизма в финалах проектов-“ноль». Замороченный манией бессмертия, как политического, так и физического, доренковский Путин отправляется на консультацию к главному даосу Китая, оставляя страну уже не только позабытой, но и фактически покинутой. В его отсутствие банда террористов захватывает атомную электростанцию недалеко от столицы и теперь ждет нужного ветра, чтобы накрыть Москву радиоактивным облаком. Страна погружается в бездвижность сонного обреченного ожидания, на фоне которого революция лимоновцев, свершившаяся в ситуации бессмысленности всякой власти, выглядит способом забыть о тиканье готовящейся катастрофы. «Весь цвет России, богоравные военачальники и государственные деятели» дезертируют в бункер, где создают очередной Комитет спасения России, молятся ветрам и утешаются обычными аппаратными перестановками. Мифическая сила державы сокрушена: потерянный в бегах ядерный чемоданчик разочаровывает своего нового владельца, коллекционера оружия, потому что «красной кнопки никакой в чемодане нет <…> Он и сейчас готов давить на кнопки на спор, хоть на щелбан». Тупик, безвольная одурь народа метафорически показана в застрявших на пути из города москвичах: «Все ехали во всех направлениях. По большей же части — стояли повернутыми во всех направлениях векторами нереализованных устремлений». Развал России: «Уже семь регионов страны объявили о государственном суверенитете». А главная ее надежда и повод всего происшедшего, главный герой романа — Путин — доводит логику недеяния, последования, самоспасения до бездарного конца — государственной измены. «Джордж выручит», — Путин звонит Бушу посоветоваться и дает себя уговорить на вторжение американских морпехов на территорию и главные оборонные пункты страны. Комитет спасения России смещает президента и навечно запирает его в нижнем помещении бункера.

«Исчезает матушка-Россия, исчезает прямо на глазах», — вторит 2008 году день сегодняшний в романе Ключаревой. В отличие от книги Доренко, «Россия: общий вагон» — динамичный, вольный, крутой, с глубокой иронией и болью написанный текст. Это именно роман, сомневаться не приходится, маленький роман-концентрат, в котором герои, события и места действий — это компактные сгустки метафор.

Заглавный образ страны-вагона не сулит ничего прельстительного. И в самом деле, основное пространство романа разворачивается по принципу трагедийного искажения. Текст долгое время движется по цепочке: один персонаж завязывает на себе историю другого, и так они, длинной вереницей, идут в обрыв. Женщина из заброшенного шахтерского поселка тянет за собой машиниста, отсидевшего за убийство чиновника, а за ним маячат замерзшая в доме без отопления дочка и покончившая с собой жена. За истерической бунтовщицей Ясей на свет повествования выходят сумасшедший комсомолец Тремор, как «раненый и поседевший в боях призрак юного барабанщика из старых советских сказок», и гомосексуалист Гриша, которого пытается завербовать ФСБ для слежки за властительными любовниками. Ни одна история не кончается хорошо, люди мучают и предают друг друга, словно в этом отрицательном пространстве искаженной России никто не совпадает, ничего не сходится, не идет на лад.

Основная линия сюжета взаимомучительства, несовпадения людей — история любви главного героя Никиты и девушки Яси. Тема любви в романе связана с образом России, и бегство от любви означает здесь бегство от России, судьбу которой не решаешься прожить. Надрывный отказ Яси от Никиты недаром оказывается связан с отказом от мечты о России: «Нет никакой твоей России! <…> Не хочу об этом думать! <…> Я не хочу никого спасать! <…> Я хочу быть счастливой!». Яся, глубоко родственная в своей удивленной открытости миру возлюбленному Никите, страшится принять это родство, потому что за ним — миссия. Миссия веры и поиска истины о себе и о своей стране, с которой твое «я» нераздельно. Пафос текста Ключаревой попадает в тон пушкинским строкам, которые Никита продекламирует на московских баррикадах: «Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна…». В этих словах поэта роман акцентирует далеко не сразу явную связь между «пленительным счастьем» и тем, что «Россия вспрянет». Яся, желающая стать счастливой вне поиска- пробуждения России, на деле понимает неосуществимость своего желания. Счастье возможно только в