79
знательно пародирующей каноническое средневековье. Но Experimentum el experientia; сущность вещи и ее мастер; первоматерия и квинтэссенция; совершенствование металла и посредник в этом совершенствовании (философский камень)', комментатор природы и одновременно ее соперник: все это и укладывается, и не укладывается в схему средневекового антитетизма. Алхимическому материалу еще предстоит основательно столкнуться с этой схемой.
80
Предполагаю заранее: чем жарче межкультурные диспуты, тем с большей необходимостью придется возвращаться вновь к только что завершившемуся диалогу официального средневековья и алхимии как его кривозеркального изображения в замкнутом мире средневековой культуры, потому что именно таким образом алхимия осуществляла и осуществила историческое свое предназначение.
81
В основу этой главы положен доклад, прочитанный мною на XIII Международном конгрессе по истории науки (Москва, 1971) в рамках коллоквиума «Средневековая наука: взаимоотношения Востока и Запада». В мою задачу вовсе не входит всестороннее рассмотрение взаимодействия и взаимовлияния европейско-христианского и арабо-мусульманского культурных преданий в Средние века. Это тема особая. Задача в другом: выявить вероятное место встречи этих культур; да и то лишь только в одном пункте — в контексте идеи Аверроэса (XII в.) о совечности бога и мира, а значит, и относительной самостоятельности этого мира, в его естественнонаучном восприятии и постижении. При этом алхимия в ее символотворческих устремлениях видится лишь одним из возможных перекрестков средневековья европейского и арабо- мусульманского (в его природопознающем аверроистском аспекте). Глава, содержащая анализ символических форм алхимического мышления, вполне подготовила обсуждение этой относительно частной проблемы.
82
Но прежде несколько пояснительных замечаний. Алхимический символизм включается в работу, способствующую расшатыванию системы мышления европейского средневековья. Природа не что иное, как аллегория религиозной идеи. В ней
Последующие замечания, не претендуя на решение проблемы, призваны лишь резче ее обозначить.
Здесь я отсылаю читателя к исгориологическим разработкам В. С. Библера (1968; 1975).
83
То вечный свет Сигера, что читал
В Соломенном проулке в оны лета И неугодным правдам поучал
(Данте, «Рай», X, 136–138).
84
Даже внешнее сопоставление алхимии христианских докторов (XIII–XIV вв.) с химией у арабов в Средние века легко обнаружит их содержательную общность (конечно же, при их глубинных отличиях). Смотрите шестую и седьмую главы этой книги.
85
При таком подходе «европеоцентризм» и «арабоцентризм» — фантомы историографии культуры — предстанут, как и должно, архивными курьезами, не стоящими обсуждения. «Они не стоят слов: взгляни — и мимо!» (Данте, «Ад», III, 51).
86
Утверждение Ренана не исчерпывает ни аверроизма, ни тем более арабской философии. Однако для моей ограниченной задачи этого достаточно.
87
Здесь миф взят в некотором роде как метафора, ибо миф в природном своем значении есть миф первобытный. Но алхимический миф шире, ибо помнит и свидетельствует об архетипических мифологемах, включенных в осознаваемую историко-культурную реальность европейских Средних веков. Но рассказ об алхимии как мифе — лишь начало этой главы. Главная ее задача в ином: рассказать, как алхимический миф ожил реликтовой, но и в известном смысле исторической жизнью — житийно-притчевой, легендарной, романной в критическом сознании гуманистов Возрождения, в копилке курьезов века Просвещения, в художественном сознании Нового времени. Исследование этой посмертной жизни проливает дополнительный свет и на собственно алхимический миф.
Но, как верно замечает Томас Манн все в том же «Иосифе…», «видеть сны и толковать сны — это разные вещи» (1968, 2, с. 481). А сверхзадача историка в том и состоит, чтобы отождествить эти два дела: видеть документальные сны и научно их толковать. Понятно: миф и сон, конечно же, не одно и то же. Но, взятые как метафоры, и тот и другой могут участвовать в нашей игре.
1 Пример подсказан Б. С. Грязновым.
88
Гоголевская Панночка с перевязанной рукой — черная кошка с перебитой лапой. Всякая черная кошка
