с. 346).
Золото очищают сплавлением с сурьмой (цементацией), а серебро — купеляцией со свинцом.
120
Которого, впрочем, как бы и нет, ибо первоматерия есть наинижайший — но живой! — предел бытия.
121
Алхимики-шарлатаны часто выдавали за питьевое золото раствор хлорного железа (тоже желтого цвета).
122
Естественно, эти две традиции шли вместе, сливаясь и вновь расходясь. Лишь исследовательская идеализация вынуждает их условным образом развести.
123
Кажется, так и назывался один из докладов на итальянском симпозиуме (1969 г.), посвященном Леонардо. Правда, ничуть не менее соблазнительна антикварномузейная архаизация прошлого. И тогда афоризм Поля Валери — «Я так далеко забрел в Леонардо, что совсем не знаю, как вернуться к самому себе» (1936, с. 224) — покажется не изящной метафорой, а сигналом реальной драмы, разыгрывающейся в сознании современного историка.
124
Такая поляризация оценок, вероятно, коренится в объективной характеристике культуры европейского интеллектуального средневековья как принципиально амбивалентной культуры. Сознание Бэкона, как и сознание средневекового человека, двойственно, разъято. XIII век в Европе отмечен тщетой построить «град божий», крушением последних усилий соединить веру и знание, ибо «тяготение к эмпирии препятствует распространению теософии. Синтез веры и знания не удается ни со стороны веры, не желающей подчиниться малому разуму, ни со стороны знания, убегающего от мистической веры…» (Карсавин, 1918, с. 194).
125
Полусернистую ртуть получают действием сероводорода на ацетат закисной ртути при 0 °C. Коричневый порошок при температуре выше 0° распадается на HgS и свободную ртуть. Можно сказать, что полусернистой ртути в обычных условиях не существует.
126
В этом случае, правда, неизвестно, имеются ли в виду разные по свойствам соединения, состоящие из одинаковых химических элементов.
127
Риск модернизации… От модернизаторских истолкований истории науки, глубоко чуждых марксистской историографии, совершенно справедливо предостерегает В. И. Ленин, считая бесплодным приписывать древним такое развитие их идей, которое нам понятно, но на деле отсутствовало у древних.
128
Индивидуальность персонифицированного вещества укоренена в стародавней традиции средневековых алхимиков, одухотворяющих тварную реальность. Идея инди-вида-вещества жила в алхимическом сознании вне и вопреки атомной индивидуальности. Но здесь же, рядом, соседствовала иная традиция: разрушение, дробление тела. Дробление до «исчезновения» тела (поиск квинтэссенции), но все-таки дробление. Ведь атом есть тоже результат дробления (хотя и конечного дробления).
129
И все же атомизм находит своеобразное воплощение в лингвистике и, частично, в геометрии: атом- буква, атом-точка (Зубов, 1965, с. 66 и след.).
130
Между тем Демокрит упоминается часто; но не Абдерский (V–IV вв. до н. э.), а Псевдо-Демокрит (VI в.) (Демокрит. — Лурье, 1970, с. 471–473), христиански переосмысленный. Атом Демокрита отождествлен с логосом, одним из синонимов Иисуса Христа. Тогда одушевленный, хотя и бестелесный, атом оказывается личностно (а стало быть, и телесно) значимым, поселившись в «шарообразном огне» и ставши владыкою мира. В этом слышится александрийское воспоминание — сближение «христианизированного» атома с неоплатоническим Единым. Да и сама идея вечности атома коррелируется с одной из ересей о вечности Иисуса (в отличие от бренности Христа — разрушимости вещи).
