Вскоре стали приходить ребята. Все из Олиного класса. Все нарядные и все с подарками. И каждый, входя, удивлялся. Столы всех братьев из углов комнаты были сдвинуты на середину и покрыты одной огромной скатертью. Как бы один длиннющий стол.
А из второй комнаты — той, которая была похожа то ли на больничную палату, то ли на общежитие, — три кровати были вынесены в коридор, а остальные четыре сложены одна на другую. Комната стала большой, пустой и гулкой, как зал. Танцзал.
Генька вошел, провозгласил:
— Внимание!
Достал из кармана что-то длинное, узкое, аккуратно завернутое в бумагу и перевязанное цветной тесьмой.
— Ой, что это?! — воскликнула Оля.
— Разверни…
Оля осторожно разрезала тесемку. И ахнула.
Кинжал! Старинный медный кинжал! Тот самый, которому восемьсот лет. Который не просто кинжал, а памятник…
Генька! — Оля даже испугалась. — Ты… у отца.
— Ну что ты?! — Генька обиделся. — Все согласовано. Владей! Тебе же нравилось?
Нравилось?! Слабо сказано! Оля тут же положила кинжал на свой стол, на самое видное место.
Витя пришел, когда все уже были в сборе. Вытащил из пальто скатанный в трубку большой лист бумаги. С него свисала на длинном белом шнуре огромная сургучная печать.
— Королевский указ! — объявил Витя,
Витя повернул другой стороной висящую на шнуре печать. На обороте была нарисована смешная девчоночья рожица с высунутым языком.
Все громко захлопали.
Витя добавил:
— Ученые установили… Человек за всю свою жизнь… двадцать три года спит… шесть лет ест… и четырнадцать — разговаривает… Оле всего четырнадцать… А весь лимит… уже истратила… Придется нашей старушке… весь остаток жизни… молчать в тряпочку!
Все снова захлопали. Витя смущенно улыбнулся. А потом замолчал и до конца вечера не раскрывал рта.
Гости пили чай, играли в «знаменитости», пели веселую песенку:
…Когда стали расходиться, Витя подошел к Геньке:
— Погоди… Надо поговорить… — и тронул за локоть Тишу. — Ты тоже… погоди.
Оля обрадовалась:
— Вот хорошо! Не люблю, когда все сразу убегают. Пошли на диван.
Погасила люстру, оставила только лампочку на стене. В комнате сразу стало уютнее.
— Я вам сейчас скажу… — начал Витя. Поднял голову и посмотрел Геньке прямо в глаза. — Думаешь, я струсил… или надоело? Вы обо мне… всегда так… Только зря… Просто… Не до пушки мне сейчас… Ну, некогда. Отец болен… мать лишнюю смену взяла… И с Катюшкой нужно…
Витя на секунду замолчал, и кадык у него дернулся.
Потом снова заговорил:
— Вот мы с вами стараемся… Страна должна знать своих героев… Ну, пусть отец — не герой… Но — инвалид же!.. Инвалид войны! А кто о нем… постарался? Вот квартиру… семь лет обещают… Обещают… И — ничего!
Никогда Витя не держал такой длинной речи. И никогда не было у ребят такого серьезного разговора.
Геньке хотелось спорить, доказывать, но ничего путного в голову не приходило. Он с надеждой глянул на Олю — ведь она умеет так гладко и убедительно говорить. Но Оля молчала. Краснела, бледнела и в конце концов чуть не расплакалась.
— Н-да… — сказал Генька. — Конечно…
Потом огорченно спросил:
— Ну, а мы? Как же без тебя?
Похоже, что Витя ждал этого вопроса.
— Вот, — он указал пальцем на Тишу. — Мой зам.
«Это идея», — подумал Генька.
Тем более, Тишин интернат как раз неподалеку. И все же… Без Вити…
Вскоре Генька снова обрел свой командирский тон:
— Решаем так! Тиша — Тишей, а если нужно будет четкое логическое… Вот есть «электронно- вычислительный центр». А ты будешь наш «четко-логический центр». Понял? И не отпирайся.
Витя и не стал отпираться.
Филимоныч слушал ребят молча.
— Так и заявил: «некогда мне», — хмуро сказал Генька.
Помолчал и добавил:
— В общем-то его и винить нельзя.
Оля кивнула:
— Однажды он проговорился: даже полы сам моет…
— Так… — Филимоныч сидел, потирая переносицу.
Ждал. Куда клонят ребята? Неужели пришли просто рассказать? Поплакать. И все?..
— И с квартирой вот, — сказал Генька. — Семь лет Витин отец на очереди. Одна крохотная комнатка — вчетвером. Все обещают, обещают. А толку?.. — он чуть не плюнул со злости.
— Так, — повторил Филимоныч.
Он все ждал. Ну же!.. Ну… Так и будете нюнить? Или что-то задумали?
— Мы вот что… — сказал Генька. — Мы хотим насчет квартиры. Пойти к самому главному. В исполком. Или в горсовет. Или еще куда. И сказать: что за безобразие? Бюрократы! Инвалиду войны и не
