спустился во второй, в залу заседаний, и, потребовав слова, доложил собранию, что ЦК партии большевиков постановил принять участие в завтрашней мирной вооруженной демонстрации. Это известие было встречено бурей аплодисментов.
Едва я успел закончить свое сообщение, как на авансцену, служившую ораторской трибуной, вышел тов. Донской, заявивший, что левое крыло эсеров также присоединяется к демонстрации. Эти слова были снова покрыты аплодисментами.
Прения сами собой прекратились, и собрание приступило к голосованию. Решение участвовать в мирной демонстрации с оружием в руках было принято единогласно.
Любопытно, что даже комиссар Временного правительства Парчевский, пытавшийся одновременно угодить князю Львову и нам, присутствовавший на этом собрании, тоже голосовал за участие в демонстрации. Впрочем, он большую часть заседания мирно проспал на своем стуле, склонив на грудь голову, и, вероятно, поднял руку механически, со сна не разобрав, в чем дело. Во всяком случае, это дало повод к шуткам и остротам над оригинальным представителем власти.
После баллотировки мы занялись подсчетом винтовок и плавучих средств. Но эта работа настолько затянулась, что, не доведя ее до конца, пришлось прервать заседание, с тем чтобы сделать это распределение утром следующего дня на Якорной площади перед посадкой на суда.
Тотчас было отдано распоряжение о немедленной разводке паров. В организационную комиссию но руководству демонстрацией были выбраны: Рошаль, я и один представитель от левого крыла эсеров[106]. Незадолго до закрытия заседания меня вызвал к телефону тов. Флеровский; он вообще принимал большое участие в работе Кронштадтской организации — состоял членом партийного комитета, но в этот день как раз находился в Питере. Он сообщил, что только что был на заседании рабочей секции Петроградского Совета, которая постановила участвовать в демонстрации и для руководства ею выбрала 15 товарищей. Рабочая секция в то время была единственной советской организацией в Петрограде, находившейся в наших руках[107]. «Ура», — прокричал я ему в телефон. Обменявшись информацией и своими впечатлениями, мы условились, что на следующий день Флеровский приедет нас встречать к Николаевскому мосту.
Вскоре заседание было закрыто. Участники, охваченные подъемом, быстро разошлись, спеша в свои казармы и па суда, чтобы оповестить товарищей о принятом решении. До рассвета оставалось уже мало времени.
2. 4 ИЮЛЯ
На следующий день, 4 июля, в назначенный накануне ранний час вся Якорная площадь была покрыта стройными колоннами матросов, солдат и рабочих, с краевыми знаменами и оркестрами музыки, собиравшихся на сборный пункт для организованного выступления в Петроград.
По поручению организационной комиссии, я поднялся на трибуну и разъяснил цели и задачи нашей поездки в Питер. Возможность провокации была еще раз мною подчеркнута. Я специально предостерег против всякой попытки втянуть нас в неорганизованное вооруженное столкновение со сторонниками Временного правительства и предложил тщательно воздерживаться от стрельбы. Я указал, что в условиях массового возбуждения, неизбежного во время демонстрации, даже случайный выстрел может повлечь за собою серьезные и нежелательные последствия. В заключение я огласил список руководителей демонстрации, предложенных ночным делегатским собранием.
Все намеченные товарищи были единогласно утверждены.
Со стороны собравшихся на площади раздались голоса, что некоторые товарищи, особенно рабочие, не сумели достать себе оружия и спрашивают, что им делать. Я разъяснил, что, ввиду приглашения участвовать не в вооруженном восстании, а в демонстрации безоружным товарищам лучше всего присоединиться к нам и вместе следовать в Питер. Это было встречено с удовлетворением, так как никому не хотелось оставаться в Кронштадте. Конечно, было обидно отправляться без оружия, но все революционные работники Кронштадта скорее предпочитали погибнуть со своими товарищами на улицах Питера, чем по-обывательски сидеть дома.
Наконец, после того как все неизбежные вопросы выяснились, мною был оглашен список пароходов, предназначенных для этого похода, с распределением их между воинскими частями и рабочими. После этого мы все организованно, под музыку, двинулись на пристань.
Группа активных руководителей, так сказать, штаб демонстрации, поместилась на крепостном пароходе «Зарница». Для других были отведены иные буксирные и пассажирские пароходы. Ни одного военного судна не было в нашем эскорте: из состава Балтийского флота в Кронштадтском порту стояла только одна рухлядь, не способная отделиться от стенки или выйти из дока. Все мало-мальски пригодное к передвижению было сосредоточено в Гельсингфорсе и Ревеле. Наконец посадка закончилась, и мы покинули гавань.
Управление пароходами находилось в руках штатских капитанов, не имевших понятия о походном порядке. Поэтому наша «флотилия» не соблюдала никакого строя и следовала вразброд, как попало.
Если бы Временное правительство нашло в себе достаточно решимости, вроде той, какую проявил контрреволюционный помощник морского министра Дудоров, приказавший подводным лодкам топить всякое судно, выходящее в эти дни из Гельсингфорса на помощь Питеру, то путем установки пары батарей на берегу морского канала ничего не стоило бы преградить кронштадтцам вход в устье Невы и, сверх того, потопить в грязных волнах «Маркизовой лужи» один-два парохода, доверху нагруженных активными, боевыми врагами Временного правительства[108].
Но, к счастью, эта мысль не пришла в голову никому из членов правительства Керенского в силу его панической растерянности; впрочем, возможно, что оно не отважилось на этот дьявольский план из боязни еще больше обострить и осложнить свое непрочное положение.
Исключительная по своей жестокости подготовка уничтожения людей с кораблями была применена к Гельсингфорсу из панического страха перед появлением под Петроградом эскадры с дальнобойной морской артиллерией. Хотя личную ответственность за возмутительное приказание взял на себя управляющий морским министерством эсер Лебедев, тем не менее ясно, что вся ответственность за это преступление, не совершенное только по независящим обстоятельствам, всецело лежит на всем Временном правительстве. Его агентам не удалось разжечь гражданской войны между подводным и линейным флотом Балтики только потому, что сведения о демонстрации были получены гельсингфорсскими моряками слишком поздно и Центробалт не успел откликнуться на демонстрацию так же горячо и самоотверженно, как он это сделал в Октябрьскую революцию, Кроме того, настроение самих подводников было совсем не таково, чтобы их можно было сбить с толку и направить на своих же товарищей матросов.
Без всяких препятствий мы спокойно проплыли Морским каналом и наконец вошли в устье Невы. На обеих набережных жизнь текла обычным будничным темпом и ничто не обнаруживало происходящих в городе событий. Наши пароходы, не торопясь и не внося беспорядка, один за другим стали подходить к пристани Васильевского острова.
За недостатком места часть судов ошвартовалась у Английской набережной. Выгрузка, сбор и построение в колонны заняли около часу. Когда все уже подходило к концу, ко мне подбежал весь красный, запыхавшийся п радостно-возбужденный тов. Флеровский. «А я вас искал на том берегу», — сказал Иван Петрович и сообщил мне маршрут нашего шествия. Согласно церемониалу, мы прежде всего должны были идти к дому Кшесинской, где тогда сосредоточивались все наши партийные учреждения.
Едва мы успели построиться у Николаевского моста и оркестр заиграл марш, как ко мне подбежал кто-то из левых эсеров и попросил подождать, ввиду того что Мария Спиридонова хочет приветствовать моряков. Она уже попробовала обратиться с речью к задним колоннам, но моряки ее перебили и отказались слушать, заявив, что пора идти на демонстрацию. Я со своей стороны ответил левому эсеру, что сейчас некогда и мы останавливать шествие не можем, а если Спиридонова хочет произнести речь перед кронштадтцами, то лучше всего это сделать у Таврического дворца. Левый эсер, в огорчении, отошел прочь.
Стройными рядами, в организованном порядке, под звуки военного оркестра тысячи кронштадтцев
