предметом.
Занялись трассой. Уклон местами достигает двенадцати градусов. Восемьдесят шесть поворотов. Пройти машине такой участок без торможения абсолютно немыслимо. А жидкость из тормозного цилиндра вытекает полностью, в два нажатия. Метров двадцать от начала спуска — и тормоза не держат.
Вывод один: тормоза до катастрофы были в порядке. Тройник поврежден кем-то сознательно.
Зачитали категорическое заключение. Шофер слушал, свесив свалявшийся чуб. Еле выдавил:
— Да, я сам пробил трубку… После аварии. Скорость не рассчитал…
Парень долго не мог понять: как все это произошло? Машина шла легко, с приличной скоростью. Она послушно вышла на левый вираж… Парень помнит лишь сжавшийся комочек времени. Секунды, наполненные яростным бессилием.
Машина не закончила виража. Ее резко рвануло вправо. Сдавленно всхлипнув захлебнувшимся карбюратором, она тихо застыла в конце глубоко вспоротой борозды вверх колесами…
Заключение отдела автоматических исследований состояло из двух пунктов:
1. Авария произошла в результате выхода из строя ролика рулевого управления.
2. Ролик вышел из строя до катастрофы.
Парень был невиновен.
Юрий Кисляков ушел в соседнюю комнату, к телефону. Пришел. Молча стал собирать свой чемодан- лабораторию.
— Вызывают на происшествие.
— Можно с вами?
— Ну что ж…
Синий газик с алой лентой. Водитель нетерпеливо ждет, пока мы сядем. Рванули с места. Левые скаты давят из асфальта жалобный визг.
— Что там случилось?
— Бортовая ударила автобус. Лежит на крыше…
— Бортовая?
— Да нет, автобус…
Милицейская сирена режет надвое уличный поток. Машины поспешно шарахаются к бордюрам трассы.
Автобус виден издалека. Немного непривычно: огромная машина лежит на мятой крыше. Битое стекло словно рассыпанная крупная соль. Сорванные сидения. Глубокая вмятина у шоферской дверцы. К счастью, говорят, автобус шел почти пустой. Почти…
Бортовая стоит в двадцати метрах от перекрестка. Покореженный капот. Косые трещины на ветровом стекле. Что здесь произошло? Кто виноват? К нашей машине бросается майор в милицейской форме.
— Наконец-то! Здравствуйте, товарищ Кисляков. Значит, так: бортовая шла снизу, а автобус…
Идем к центру перекрестка. Старшина с почтением глядит на нашу фотоаппаратуру.
— Видал, приехали. Ну, эти разберутся. Будь спокоен.
Кисляков занят съемкой. Примеряется, щелкает затвором. Короткие вопросы. Опустился на колено, заглядывает под капот бортовой. Дальномером фотоаппарата отмечает расстояния.
— Товарищ майор, автобус и бортовую доставьте к нам в институт. Осторожнее с буфером бортовой. Может, задом отбуксируете? Ну все, до свидания.
Едем в институт.
— Что, сложная будет экспертиза?
Молчит. Вытащил блокнот. Поставил еще одну стрелку на схеме. Рассеянно глядя на кончик карандаша, произносит:
— Посмотрим… Главное — какова была у них скорость? Тормозной путь есть. Жаль, что поливалка намочила асфальт. Может, по вмятинам определим? Впрочем, рабочий день окончен. Пора на отдых…
Да, пожалуй, пора. Только мне почему-то не очень верится, что Кисляков сегодня будет отдыхать…
На граните ступенек — кирзовые сапоги. Штормовка. Громадный рюкзак чудом держится за спиной.
Леонид Никифорович Мороз через час улетает в командировку.
— Далеко, Леонид Никифорович?
— В Гурьев! Семинар экспертов проводить. До скорого…
— Счастливо!..
Конференции, семинары с экспертами областей — обычное для сотрудников института. А это значит: стены института — не только этот старый желтый особняк. Они гораздо шире…
Меня уже не удивляет молчание длинного ряда закрытых дверей. За ними — мои новые друзья. Кизнер, Аубакиров, Виниченко, Садомсков, Орынбаев, Лельчин, Кисляков, Браташ. Криминалисты.
Но я думаю о другом. Может, мы сами виноваты в том, что не сумели чем-то увлечь человека, опустить его задранный воротник, научить смотреть на звезды. Давайте скажем: да, виноваты. В нашем равнодушии.
К чему поднимать шум, когда кто-то с тупой ухмылкой прячет в рукав увесистый ломик. А кто-то это видит, но почему-то считает неудобным хотя бы невзначай кашлянуть. Ведь он еще никого не задел!
А ведь он заденет. Может случиться, и нас. Вот тогда мы возмутимся, начнем требовать. Правильно, разумеется, нужно требовать.
Но лучше бы мы все-таки тогда кашлянули.
Может, поэтому в коридоре института не становится шумнее. Скажем, от суматошной беготни. А эту табличку: «Институт экспертизы» мы со временем аккуратненько снимем. И обязательно сохраним на память. И повесим другую: «Детский сад». Это — в будущем.
А сейчас я осторожно прохожу мимо молчаливых дверей, прохожу как можно бесшумнее.
ВИТАЛИЙ КРИНИЦКИЙ
ДЕВУШКА ИЗ «ДЕТСКОГО МИРА»
Зеленый глазок рации мигает часто-часто. Комната наполнена треском электрических разрядов. У микрофона — помощник дежурного по второму отделению милиции Советского района Алма-Аты старший лейтенант Тасбулат Салимбаев. Лицо его спокойно, только во взгляде отражается напряженная работа мысли. «Что там стряслось на участке «Восемьдесят третьего»? — тревожно думает он. — Последний киносеанс в «Ракете» закончился час тому назад… Ресторан «Достык» закрылся давно… В районе выставки все должно быть спокойно… А «Восемьдесят третий» молчит!»
Тасбулат уже наклоняется к микрофону, но в этот миг репродуктор воспроизводит приглушенный расстоянием автомобильный гудок и затем четко докладывает:
— Я — «Восемьдесят третий»… Я — «Восемьдесят третий». На участке происшествий нет. Прием…
Облегченно вздохнув, Тасбулат берет со стола раскрытый блокнот и, не отрывая от него глаз, обращается к микрофону:
— «Сорок девятый» слышит вас. Следуйте по проспекту Жандосова до угла Девятой линии. Повторите адрес…
— По проспекту Жандосова до угла Девятой линии… Выполняю!
Рация умолкает, и в комнате на время воцаряется тишина. Даже слышно, как тонко повизгивает перо в руке ответственного дежурного. Хмуро сдвинув брови, капитан Абугали Утебеков вносит очередную запись в журнал. Строчки бегут, порывисто закругляясь у вертикальных линий бланка. Графы рассчитаны на предельную лаконичность изложения: фамилия, имя и отчество, год рождения задержанного, время,
