платочков, бархатных повязок и даже оружия, что болонцы за это диковинное «пол-на-пол» одеяние прозывали студентов в шутку «полупопами».
Профессоров в Болонье было очень много. Их уд оплачивали сами студенты. И хоть насчитывалось в те годы в Болонье не менее пятнадцати тысяч школяров, все же даже видные профессора и нередко вынуждены были бороться за слушателей. Некоторые при этом ходили по студенческим квартирам, уговаривали, упрашивали посещать их лекции, давали деньги взаймы или старались действовать на студентов через владельцев тратторий. И не раз совестливые профессора с кафедры клеймили таких деляг позором.
Профессор Антонио Урчео, известный под гуманистическим именем Кодрус, что значило «Бедный», не зазывал к себе студентов. В аудитории места надо было занимать задолго до появления Кодруса, особенно если это был его курс греческой литературы. Ради него «перелетные птицы» слетались в Болонью из-за тридевяти земель.
На кафедру поднимался высокий худой человек с испитым лицом. Он имел обыкновение начинать словами: «Если вы будете читать и изучать Гомера, вы постигнете все искусства, все науки, всю премудрость мира и утолите жажду в источнике вечной красоты. Если же вы не будете знать Гомеpa, то, что бы вы ни читали и ни изучали, вас ждут муки Тантала[115] не могущего ничем утолить свою жажду».
Учитель, так любящий то, что он несет своим ученикам, не может не заразить своей любовью. Особенно если учитель обладает познаниями Кодруса. Поглощенный целиком эллинизмом, увлеченный всеми сторонами эллинской культуры, Кодрус не ограничивал лекций ни поэзией, ни изящной эллинской прозой. Он привлекал к ним философию Аристотеля и Платона, труды естествоиспытателей, географов, историков, математиков и астрономов Эллады.
Никогда до тех пор не испытывал Николай такого увлечения школьной наукой. Он рьяно штудировал греческий язык, чтобы поскорее преодолеть барьер, отделяющий от подлинников. Когда через год чтение греческих текстов стало ему доступно, торунец окунулся с головой в новый мир. Пока длились лекции Кодруса, он не мог ограничить себя астрономической темой, да и не хотел этого.
Быть может, лучшее в эллинской культуре — ее гармоническая разносторонность: поэты и ученые Эллады не оставили ничего «под солнцем живым без привета».
Прекрасные слова сказал Энгельс о причинах, заставляющих нас «все снова и снова возвращаться в философии, как и во многих других областях, к достижениям того маленького народа, универсальная одаренность и деятельность которого обеспечили ему в истории развития человечества место, на какое не может претендовать ни один другой народ»[116].
Кодрус внушил Копернику и любовь к древнему Платону — философу, мало известному Европе до XV века.
Гуманисты, искавшие повсюду памятники древности, открыли в Византии сокровище — старые списки платоновских диалогов. Идеалистическое учение, облеченное в форму изящных бесед, увлекло очень многих. Тиран Флоренции Козьма Медичи, щедрый покровитель гуманистов, собиратель древних рукописей, учредил знаменитую Платоновскую академию, в которой творения философа изучались подробно и всесторонне.
В Италии началось подлинное Платоново поветрие. Платон стал предметом моды, им зачитывались властители-тираны, папы и кардиналы, кондотьеры, куртизанки. В церквах произносились проповеди, в которых вместо евангелия священники цитировала «Диалоги». Во дворцах считалось признаком хорошего тона умение ввернуть в светский разговор несколько фраз из Платона.
На молодого Коперника Платоново поэтическое видение мира подействовало сильнейшим образом. Глубоко взволновало его одно место в диалоге «Тимей», где речь идет об устройстве вселенной. Платон вкладывает в уста Тимея такие слова: «Земле он определил быть кормилицей нашей, и так как она вращается вокруг оси, проходящей сквозь всю вселенную, — блюстительницей и устроительницей дня и ночи».
В пояснение этого неожиданного для Платона и темного места Кодрус приводил мнение о нем Теофраста, как его передавал Плутарх: «Платон, когда стал стар, раскаялся в том, что прежде отвел земле срединное во вселенной место, которое ей вовсе не принадлежало».
В этом месте «Тимея» Платон явно колеблется, он пуще всего боится оскорбить «бессмертных богов». Он нарочито придает словам своим туманную; двусмысленную форму. Но даже еле внятный намек в устах Платона должен был произвести сильнейшее впечатление на Коперника.
Платон заполонил в поэтические сети своих диалогов очень многих гуманистов. Однако среди них оставалось немало приверженцев Аристотеля. Правда, их Аристотель был не похож на Аристотеля старых схоластов, знавших лишь латинский перевод с арабского перевода, в котором идеи древнего мудреца подверглись такому искажению, что философ едва ли признал бы в них свое творение.
К тому же «схоластика и поповщина взяли мертвое у Аристотеля, а не
Кодрус был равнодушен к католицизму и не скрывал этого. Он говорил, что Олимп с его небожителями ему понятнее, ближе и милее «всех богов Галилеи и Иерусалима». Сотая доля такой богохульной дерзости; возвела бы еретика на костер, осмелься он сказать нечто подобное лет через пятьдесят. Но на рубеже XV и XVI веков вольномыслие сказывалось даже в католической церкви, особенно в ее итальянской верхушке.
Многие из «князей церкви», захваченные потоком гуманизма, стали думать и говорить совершенно неподобающим образом. Так, некий кардинал, правая рука Святого Отца, желая польстить главе католичества, писал: «Он избран милостью бессмертных богов»., А папа Лев X (уже несколько позднее, после отъезда Коперника из Италии) подарил своему кардиналу Бембо и истории любопытное признание. «Весь мир ведь знает, — говорил он, — как для нас доходна эта басня о Христе».
В годы, когда Коперник еще учился в Кракове, папский престол занимал Иннокентий VIII. Сей «праведник» был отцом шестнадцати побочных детей. Иннокентий отбросил уловки своих предшественников, не объявлял сыновей племянниками, а открыто перед всем миром признавал в них свое потомство. Церковные лепты, стекавшиеся в Рим со всех концов света, шли на содержание бесчисленных папских любовниц. Иннокентий обратил Ватикан в обширный притон разврата. Ремесленники, крестьяне, простые люди Италии с ужасом и омерзением взирали на римский содом. Но Ватикан времен Иннокентия VIII — обитель добродетели в сравнении с тем, во что превратил его преемник Иннокентия, Александр VI, в миру — Родериго Борджиа (1492–1503). Как на аукционе, купил Александр у конклава престол апостола Петра. За папскую тиару он заплатил членам конклава мешками золота и лучшими постами, а затем с помощью своего сына Цезаря Борджиа, виртуоза яда и кинжала, внушавшего страх даже своему отцу, принялся сторицею возмещать понесенные расходы, убивая и грабя.
Жить по соседству с развратным, алчным, лишенным и малейшей тени добродетели Ватиканом и не преисполниться скептическим отношением к церкви мог только ленивый разумом и чувствами человек. Коперник не был таким.
За годы жизни в Италии Коперник совершенно охладел к церкви, вернее — потерял навсегда внутренний интерес к ее делам и судьбам.
С двадцати четырех лет и до семидесяти, до конца своих дней, Коперник будет служителем церкви, окунется в самую гущу ее дел и интриг. Но для него каноникат станет лишь тихой пристанью, обеспеченным положением в жизни — и только! Может быть, именно это отсутствие ревности, которого нельзя скрыть от окружающих, будет причиной неуспеха Коперника в церковной карьере: гораздо более посредственные люди опередят его, получат епископские митры, а он так и умрет скромным каноником.
Молодая итальянская буржуазия отвергала покаяние, воздержание и прочие христиански? добродетели. Но для мистики в купеческой душе все же оставалось просторное место. Гадание по звездам — вот что заменило ей мистику христианства. В этом тоже заключено было подражание древности.
Никогда астрологические суеверия не цвели так, как в эпоху Возрождения. Перестали бояться ада,
