В такой же точно день — второе мая —идти нам было некуда, а надокуда-нибудь пойти.И мы пошли с Литейногочерез мосты и мимомечети, туда, гдев сердцевине Петроградскойжил наш приятель.Он не очень ждал нас…Но ежели пришли — пришли,и были мы приглашены к столу.Бутылку водки принесли с собойи в старое зеленое стекло —осколки от дворянского сервиза —ее разлили.И. Авербах.Ты — второе мая,лиловый день, похмелье,что ты значишь?Какие-то языческие игры,остаток пасхи, черно-красный стягБакунина и Маркса, что окрашенв крови и саже у чикагских скотобоен,и просто выходной советский деньс портретами наместников, похожихна иллюстрации к брюзжанью Салтыкова.По косвенным причинам вспоминаю,что это было в шестьдесят восьмом.Мы оба, я и мой приятель,а может быть, наоборот —скорее, все-таки, наоборот,стояли, я сказал бы, на площадкемежду вторым и первым этажомофициально-социальных маршейтой лестницы, что выстроена крутои поднимается к неясному мерцаньюкаких-то позолоченных значков.Быть может, ГТО на той ступени,где не нужны уже ни труд, ни оборона…Приятель наш был человеком дела,талантом, умником и чемпиономсовсем еще недавних институтов.Он на глазах переломил судьбу,стал кинорежиссером, и заправским,и снял свой первый настоящий фильм.(И мы в кино свои рубли сшибалив каких-то хрониках и научпопах),но он-то снял совсем-совсем другое,такое, как Пудовкин и Висконти,такое же, для тех же фестивалей,таких же смокингов и пальмовых ветвей.Ах, пальмовые ветви, нет, не даромвы сразу значитесь по ведомствам обоим —экран и саван, может, вы — родня?И вот сидели мы второго маяи слушали, что кинорежиссеррассказывал о Кафке и буддизме,Марлоне Брандо, Саше Пятигорском,боксере Флойде Патерсоне,об экранизации булгаковских романов,Москве кипящей, сумасбродной Польше,где он уже с картиной побывал.И это было все второго мая…Второго мая я сижу одинв Москве, уже давно перекипевшейи снова закипающей и снова…Что снова? Сам не знаю. Двадцать летна этой кухне выкипели в воздух.Я думаю — и ты сидишь одинв своей двухкомнатной квартирке над Гудзоном,который будто бы на этом местеколи отрезать слева вид и справа,Неву у Смольного напоминает,но это и немало — у менявсе виды одинаковы, все виды —есть вид на жительство и больше ничего.Там, в этом баскетболе небоскребов,играешь ты за первую команду —десяток суперпрофессионалов,которые давно переиграли своих собратийи теперь остались под ослепительнымоскалом всесветского ристалища словес.И где-нибудь на розовом атоллесидит кудрявый быстрый переводчик —не каннибал в четвертом поколенье, —и переводит с рифмой и размеромтебя на узелковое письмо.
