ОБМЕН
Год назад скончался мой старинный приятель Леонид Ш.
Леонид долго работал в кино, но не в этом была его сила. Сила была в его коллекции живописи. Сорок лет Леонид собирал картины, главным образом русский двадцатый век, и не знал себе равных в этом деле.
Коллекция, как известно, сама себя кормит: что-то продается, что-то покупается. И это — постоянный кругооборот.
Много лет назад я был ленинградцем, но работал в Москве и снимал квартиру. В этой квартире и остановился однажды Леонид, который приехал в Москву по делам коллекции. Привез он несколько картин на продажу — Фалька, Гончарову, эскиз Сомова и нечто безымянное. Через неделю все было продано, кроме безымянного холста. А между тем это был кубистический портрет неизвестного лица. Вообще-то при первом взгляде Лица на портрете вообще не было. Но если долго и очень внимательно смотреть на холст, то из треугольников, квадратиков и линий некое лицо как будто бы проступало, но не надолго. Стоило только отвести взгляд в сторону, как лицо рассыпалось на квадратики и треугольники. Вот эту удивительную картину никто и не покупал.
— Ее могут и совсем не купить, — как-то сказал Леонид. — Покупатель любит знать, кого он приобретет — и в смысле художника и в смысле модели.
— Так давай придумаем, — легкомысленно заявил я и в который раз пристально вгляделся в портрет.
И тот момент, когда лицо на портрете стало мне отчетливо видно, мне вдруг показалось, что оно напоминает знаменитого поэта В.
— Ты знаешь, а ведь твой портрет похож на В., — сказал я Леониду, — нос, подбородок, скулы, — если, конечно, их составить, как полагается из этих треугольников и квадратиков.
— А ты прав, — согласился Леонид, — но теперь надо идти до конца и придумать, кто бы мог написать его портрет.
Леонид задымил сигареткой и через минуту сказал:
— Есть. То есть был. Был такой художник-кубист Иван Чегин. Он как раз дружил с В. и вполне мог написать этот портрет.
— А ведь жива еще вдова В., — пришло мне в голову, — и, кажется, она не бедная дама. Может быть, она заинтересуется портретом своего великого мужа в молодости.
Через пять минут справочная выдала нам телефон вдовы. Через десять минут мы с ней говорили. А еще через полтора часа к моему дому подкатила светлая «Волга», из которой вышла вдова поэта со своим спутником.
Вдову я видел впервые, и она мне очень понравилась. Несмотря на немалые годы, она была элегантна, подтянута, выпрямлена, держалась достойно и свободно.
— Ну, где тут?.. — и она назвала великого поэта уменьшительным именем.
Леонид повернул холст, стоявший до того лицом к стене. Вдова надела очки и подошла к нему почти вплотную. Видимо, поэт В. появился перед ней гораздо скорее, чем перед прочими зрителями. И тогда старая дама радостно, даже восторженно, воскликнула:
— Да, это он, несомненно, это он!
— Подписи нет, — сказал Леонид, — но, судя по всему, это работа Чегина.
Вдова согласилась и с этим, сняла очки и спросила:
— Сколько это стоит?
Леонид назвал цену, мне показалось, что скромную.
— Я покупаю! — с какой-то веселостью почти крикнула вдова.
— Только, вот что, денег у меня с собой нет. За деньгами надо заехать в сберкассу. Но это все по пути, потому что я приглашаю вас к себе на обед.
Мы взяли картину и покатили на «Волге» к площади Маяковского, где и жила вдова. Квартира вдовы поразила не только меня, но, кажется, и Леонида. Многокомнатная, светлая, она была украшена картинами знаменитых художников и не только русских. Тут Леонид был в своей стихии. Он уверенно называл имена мастеров и ни разу не ошибся.
Тем временем вдова провела нас в уютный кабинет. И Леонид, оглядев стены, тотчас воскликнул:
— Пиросманишвили!
И действительно, над письменным столом висела картина гениального грузина-самоучки.
Это был маленький, как и полагается, темный холст, и изображен был на нем ягненок, склонившийся к ручейку.
Чем больше глядел Леонид на этого ягненка, тем удивительнее изменялось его лицо. Оно становилось лицом коллекционера — решительным, жестким, предприимчивым. Он глядел, не мигая, на Пиросмани, не делал ни одного шага в сторону.
Из столовой послышался звон посуды, там накрывали стол. Леонид постоял еще минуту перед холстом Пиросмани и повернулся к вдове:
— Вы знаете, простите великодушно, но я уже не продаю Чегина, я готов обменять его на этого Пиросмани.
Сказать, что я был потрясен, значит, ничего не сказать. Я был раздавлен. Как обменять? Ведь сделка уже состоялась! Спутник вдовы ушел в сберкассу, но даже не в этом дело. Предложить обменять всемирно знаменитого Пиросмани на какого-то Чегина — это просто непостижимо. В эту минуту я даже забыл, что это вовсе и не Чегин. Я ждал немедленной вспышки гнева со стороны вдовы. «Сейчас она нас выгонит! — подумал я.
— Назовет проходимцами, жульем…» Но ничего этого не случилось. Вдова только нервно сняла и снова надела очки.
— Ах, вот как, — только и сказала она. — Мне надо посоветоваться с Сережей, — так звали ее спутника, — а вот и он.
И мы услышали, как хлопнула входная дверь.
— Я оставлю вас ненадолго, — и мы остались вдвоем.
— Ты обезумел, — набросился я на Леонида, — надо знать меру, ты зарвался — требовать Пиросмани за неизвестно что, за тобой же придуманного Чегина. Ведь они понимают в живописи, знают, что почем.
— Но, может быть, ей хочется иметь портрет В., — вяло возразил Леонид, — впрочем, сейчас все решится.
И тут в комнату вошла вдова вместе со своим спутником. Они почти хором сказали:
— Хорошо, мы согласны, — и, не теряя времени, Сережа вскарабкался на письменный стол и снял драгоценного ягненка со стены.
Леонид вернулся в переднюю, распаковал наш портрет и вручил его вдове. Так обмен совершился окончательно.
— А теперь прошу к столу, — приветливо сказала вдова.
Я уже сделал было шаг в сторону столовой, но вдруг услышал, как Леонид отказывается от обеда.
