Выдохнул.
— Мне, между прочим, нравилась мысль, что я так крут, что у меня аж щит четырехцветный теперь, — проворчал он. — И летящие ножи отбивает… Удобно, вообще-то…
Луна фыркнула, откидывая голову на плечо Панси.
Гарри молчал и думал — если бы тогда, в ту секунду, он знал о том, что его боль — это жизнь Драко, он бы жаждал испытать ее.
А еще — о том, что, когда приходит боль, ты никогда не знаешь, что она означает — твою смерть или чью-то жизнь.
И твою жизнь тоже — в конечном итоге.
* * *
Северус всегда знал, что настоящей тишины не существует. Она наполнена звуками — и громкость не имеет значения, когда чуть слышный шорох взгляда, шелест спадающей пряди волос, перестук сердца или звон улыбки взрывают ее изнутри, превращая в мучительный крик.
Крик, которого никто не услышит. Никто, кроме тебя.
Треск огня, всплеск вина в бокале и опаляющий, мягкий мрак темноты — они дополнят картину. И где-то есть грань, за которой станет неважно, сидишь ли ты один, потерявшись в собственных страхах, или страх сидит напротив тебя, смущенно улыбаясь и не пряча пытливых, пронзительно-синих, по-юношески открытых глаз.
«… — Мистер Малфой просил передать это вам — вот, возьмите… Да нет, я знаю, что зелье от бессонницы — не выход, просто — либо мы с вами соглашаемся и принимаем его, либо толку от нашей работы… Мы же не можем сейчас ошибаться. А почему бы ему так не думать, если в последнее время вы еще бледнее, чем я, мистер Снейп?..»
Что с того, что Северус знал — всегда знал — что Драко и словом не перекинулся с мальчиком, в котором с самого начала видел потенциальную угрозу своей семье? Что с того, что зелья, приготовленные воспитанником, бывший профессор ни за что не перепутал бы с чьими-то чужими? Что с того — если этот детеныш протягивал ему флакон, пять из восьми компонентов в котором можно было достать, только сунувшись в Лондон и рискнув головой — ради чего? А вид мальчишки не оставлял сомнений, что уж он-то спит хорошо, невзирая на все упомянутые им «мы».
Молчать было проще. Молчать, одаривая мрачными взглядами — проще вдвойне. И то, что синие глаза продолжали мерцать улыбкой, с легкостью игнорируя мрачность, отфильтровывая и отбрасывая ее, принимая правила игры — упрощало все еще больше.
Позволяло брать — не давая. Презирая себя за слабость, за почти человеческое желание — просто взять, просто поверить, что ты и отдаешь тоже. Просто наслаждаться тем, чего не существует.
Это все усталость, глядя в камин, равнодушно подумал Северус. Если со смертью Лорда для меня закончилась жизнь — то с возвращением Поттера закончилось все. И резервация была идеальным выходом для того, кто согласился — и даже почти захотел — похоронить себя заживо. Кто устал настолько, что разрешил себе иллюзии на тему возможного покоя — пусть и тело, и разум так и не смогли до конца поверить в него, даже здесь придумывая себе занятия.
Я устал — и я проглядел, когда он влез в мою жизнь. Когда я стал ставить на стол два бокала, в одиночестве садясь перед сном к камину — вставать потом за вторым надоело так быстро… И я не оглядывался на хлопок двери.
Зачем — если иначе увидишь, как он смотрит на пустеющий второй бокал и придвинутое к огню кресло?
«… — А я учился в Дурмштранге, там отвратительно преподавали зелья… Почему? Хвалили часто… Все казалось слишком легким, чтобы действительно хоть чему-нибудь толком суметь научиться…»
Маленький льстец. Юнец, каждый раз внимательно и задумчиво выслушивавший весь поток его язвительности, чтобы чуть улыбнуться и сказать в конце — спасибо вам, мистер Снейп… Я еще подумаю, ладно?
И только тень от длиннющих пушистых ресниц на щеках. И тонкие, нервные пальцы, машинально поглаживающие ножку бокала — и бледная кожа, и золотистый отблеск от огня в мягких, пахнущих прохладой и тишиной волосах, и уютная — до боли, до крика — вкрадчиво знакомая тишь после долгих споров над картами и пергаментами, и расслабленность, лень — говорить не всегда обязательно, можно и не смотреть, просто прикрыть глаза, устало откинувшись затылком на спинку кресла, ощущая лишь запах, тепло, звон улыбки и шелест спадающей пряди волос…
«… — Простите меня…»
Мы все плачем, мой мальчик. Тот, кто сказал, что мужчины не плачут, просто был человеком — ему было позволено лгать. Тебе не за что извиняться, ты так же вымотался, как и я, и все дело не в том, всхлипываешь ли ты сейчас мне в плечо, сорвавшись посреди разговора — важно лишь, что ты сделаешь завтра. А ты соберешься, я знаю — я тебя так пугающе, так отчаянно знаю — всего… Сильнее страшит только мысль — как поверить, что, в свою очередь, ты не знаешь меня — так же пугающе и так же бесповоротно?
Боишься ли ты перепутать реальность с иллюзией — или веришь, как могут верить только юнцы? В твоих глазах нет восторга и трепета, твои руки не прячут подростковую неуверенность, и ты не пытаешься… ничего. Ты просто — есть, легконогий синеглазый вихрь, смеющийся мне в лицо и умеющий найти во мне тень улыбки там, где я сам давно забыл, как ее искать, плачущий у меня на руках, успевающий за день все и везде, чтобы к ночи войти — осторожно, без стука, смущенно — не всегда придумав подходящий повод.
Войти в комнату так же спокойно, как входишь в жизнь — легко, с любопытством оглядываясь, узнавая и запоминая. И уйти потом — с той же легкостью, с какой каждую ночь исчезал за порогом, уносясь, наверное, во все стороны одновременно — иначе как бы ты умудрялся успевать столько, да еще и спать иногда?
Варя для меня тайком зелья от бессонницы — потому что я, видите ли, еще бледнее, чем ты. Глупыш…
Не верь тому, что мужчины не плачут. Я не жду тебя… никогда я тебя не ждал. Просто знать, что ты явишься — это больше, чем ждать, даже если тебе, звонкой юности, неизбежно казалось иначе. Просто знать, что ты есть. Что ты рядом — так недолго, минуты, часы, день за днем, в этом мире вообще все недолго, и думать о неизменности — это ж почти что надежда. А ее не осталось для нас, мы — не люди, мы давно разучились… я — давно разучился. И пустая комната, и тишина, в которой я слышу звон погибшего смеха, и одиночество за окном — в каждом доме, в каждой недобитой душе, скрывающейся там от самой себя — вот и все, что осталось.
И разве может быть что-то большее?
— Северус… — выдохнула тишина, скользнув по вискам едва заметным, легким, прохладным ветром.
Обернуться к двери — и спрятать отзвук тепла на дне непроницаемых глаз, и молчать, глядя на гибкую, высокую фигуру, на скрывающие лоб светлые волосы, на тонкие пальцы, нервно сжимающие косяк.
— Здравствуй, Драко, — негромко ответил Снейп.
Пауза, если она и была, оказалась почти незаметной. Вот только — был ли смысл ее прятать?
Малфой медленно прикрыл дверь, не отрывая взгляда от двух бокалов на столике у камина — один полный, рядом с рукой профессора, другой — пустой, у противоположного края, где приютилось мягкое и тоже пустое кресло.
Молчать вдвоем получалось лучше, чем говорить — но хуже, чем молчать с тем, кто был моложе, глупее и доверчивее, кто еще умел плакать, вцепившись в поношенную мантию, чьи волосы отливали золотом, а не платиной. Чьи глаза были похожи на темнеющее на закате небо, а не на клочья осеннего лондонского тумана.
— Он звал тебя, — чуть слышно сказал Драко, пробуя вино и сосредоточенно глядя куда-то на дно бокала. — Гарри сказал, он вообще его не узнал… так и думал, что это — ты. До конца.
Снейп не шевелился, глядя на пляску огня. И слова, которые ронял издерганный, измученный страхом и собственной решимостью, какой-то растоптанный потомок рода Малфоев, были ничем по сравнению с тем, о чем кричала наступающая в паузах тишина. Но они — были, и горькая, щемящая благодарность за них лезла вперед рассудительности.
— Как тебе на том свете? — усмехнулся Северус одними губами. — Там что-нибудь изменилось?
Пальцы на стенках бокала чуть дрогнули, Драко хмыкнул — не улыбаясь.
— Нет, — почти беззвучно шепнул он. — Там… все так же.
— Они вытащили тебя, — с уверенностью констатировал Снейп, не отрывая взгляда от пламени. — Я так и знал, что Поттер на уши встанет, но придумает…
— Я слышал их с Луной, — пожал плечами Малфой. — Просто они все время отвлекались куда-то… Никак не получалось зацепиться. За обоих сразу.
Северус поднял глаза — и наткнулся на беспомощный, потерянный взгляд. Ладонь осторожно переползла через столик, накрывая дрожащие пальцы.
— Тебе больше нечего бояться, Драко, — прошептал он, давя рождающийся прерывистый вздох коротким пожатием. — Они есть у тебя. Они — с тобой. И они могут тебя вытащить. Поверь мне, это намного больше, чем то, что есть у большинства.
Малфой не отводил взгляда — и от надежды в его глазах хотелось кричать.
— Ты нужен мне, — беззвучно проговорил Драко. — Северус, ты нужен — нам. Пожалуйста…
Черная бровь выразительно изогнулась — впрочем, не меняя выражения глаз.
— Я хочу, чтобы ты поехал с нами.
Вот так, да?
— Куда, Драко? — горько усмехнулся Снейп. — И зачем?
— А тебе не все равно? — подаваясь вперед, выдохнул Малфой. Его глаза блестели, становясь почти перламутровыми. — Туда, где ты будешь нужен. Я прошу тебя — ради меня, Северус! Пожалуйста!
Сухая, горячая ладонь медленно сжала прохладные пальцы, отстраняя их от бокала.
— Я больше — не твоя семья, Драко, — тяжело обронил Снейп, глядя в знакомое лицо. — Тебе всегда будут рады здесь. И… ты неправ. Ты давно уже не нуждаешься в опеке — или Поттер вполне заменяет тебе ее. Оставь каждому свой путь — раз уж даже я смог позволить тебе выбрать свой, пусть и
