внимательно наблюдали за мной, я нервно сделал первый большой глоток. Мы уже собрались было продолжить раунд столь сладких от своей незаконности глотков, как наш гитарист Боб пробормотал: «Давайте скорее. Они идут сюда!» Я быстренько засунул бутылку подальше в машину, и в душе возблагодарил Творца за позволение процветать сборищу воришек шампанского. Я оглядел нашу машину, и при виде медленно приближающихся «гор» мускулов моя нервность мгновенно переросла в ужас.
— Где бутылка?
— Какая бутылка? — одновременно ответили мы, стоя как раз на том месте, где несколько минут назад пролили шампанское.
— Та, которую я оставил тебе на хранение, милашка.
— Так я подумал, что вы его уже забрали. В последний раз, когда я упаковывал барабаны, она всё ещё была там.
Не сказав ни слова, они внимательно посмотрели на нас, потом обошли не освещённую в отличие от других нашу машину. Один культурист пнул усилитель, (рядом с которым находилось недопитое шампанское) как пустую коробку из-под сигар, проверить, нет ли её среди груды музыкальных инструментов. Они так и не заметили влажного пятна на сухой дороге. Спасибо, Господи, за наши несовершенные чувства! Пнув подтёкший усилитель обратно, гороподобное трио направилось в сторону гостиницы. Мы почувствовали огромное облегчение. За 10 минут мы покончили с остатками шампанского и поехали в гостиницу. Арни со своей командой упражнялись, зацепившись за гостиничный навес и подтягивались до подбородка. Наверное, они вообразили себя крутыми гимнастами. Может на меня так шампанское подействовало, что я опустил окно и прокричал:
— Арни!
Он отпустил навес и проревел:
— Привет!
— Спокойной ночи!
— Спокойной ночи!
Не знаю, что он ответил на мой последующий выкрик, так как звук горячей резины поглотил его. Но, похоже, он отозвался: «Идиот!»
Глава 8
Кино, под названием Жизнь, играет по своим законам, и чаще всего нам невдомёк, какой фильм будут показывать сегодня в ближайшем к нам кинотеатре.
Шерил всегда настаивала на том, чтобы я был вместе с ней на родах от начала и до конца. «Мы начали это вместе, так давай вместе и закончим». Держу пари, дорогие дамы, вам уже понравилась сама идея, разве не так? А вот я вовсе не горел желанием быть там. В те времена, мужчинам в редких случаях разрешали присутствовать во время родов, но раз уж я пообещал Шерил, слово пришлось держать. В ночь родов, в обветшалом викторианском здании родильного дома, я держал Шерил за руку, находясь в палате вместе с двадцатью другими женщинами, которые мучились в схватках, тяжело дышали, кричали и проклинали всё на свете. Это было ужасно. Уж лучше бы снова оказаться в «Магните и Росинке» и одной рукой отбиваться от братьев Крэй. Я был готов на всё, только бы убраться подальше из этой палаты.
— Уже поздно. Я, пожалуй, сейчас пойду домой, а утром вернусь.
— Давай, — ответила Шерил. — Можешь вообще не возвращаться, слизняк.
Женщины готовились ко сну, закрывая занавесками свои кровати. Шерил становилась всё более беспокойной, приглушая звуки, сопровождавшие путешествие нашего ребёнка вниз по родовым каналам, тихим поскуливанием. Я очень гордился ею, потому что по сравнению с другими женщинами, которые вопили во весь голос, не стесняясь в выражениях, она вела себя весьма достойно.
На двадцать рожениц, находившихся на разных стадиях процесса, приходилась всего одна медсестра.
Женщина через две кровати от нас вдруг закричала: «Сестра! Скорей сюда! Я уже рожаю!»
Ответа не последовало.
И тут Шерил громко застонала и сжала мою руку с силой, о существовании которой я и не подозревал.
Когда я, как испуганный кролик, высунулся из-за занавески, женщина, лежащая через две кровати, взмолилась: «Доктор, помогите, я рожаю!»
Я бросился в комнату, где ничего не подозревая о драматических событиях, разворачивающихся в палате № 39, удобно устроилась на ночь медсестра. Я умолял её помочь той женщине, но она бесцеремонно отмахнулась от меня, пробормотав что-то непонятное на своём жаргоне про дюймы и раскрытие матки.
Когда я вернулся к Шерил, меня всего трясло, и уже было совершенно непонятно, кто кого должен был успокаивать. Я так и не смог сказать страдающей женщине, что медсестра не собирается приходить к ней на помощь.
Это было уже слишком — в конце концов ситуация должна была как-то разрешиться, и она — таки разрешилась! Раздался душераздирающий крик, сопровождающийся хлюпающими звуками, а затем мы услышали плач новорождённого. Напряжение достигло предела. Мне казалось, что сейчас я получу разрыв сердца от ужаса. Призрачная надежда на единственную присутствовавшую медсестру, которая явно не в состоянии была справиться с палатой, переполненной рожающими женщинами, растаяла без следа.
Так прошло два часа, а может и больше, пока у Шерил не отошли воды и, я вынужден был обратиться за помощью к медсестре. Может быть у неё просто плохое настроение сегодня. Я надеялся, что когда очередь дойдёт до нас, оно непременно улучшится. Когда она повезла в родовую грязную каталку с облупившейся краской, на которой лежала Шерил, я поплёлся вслед за ней в родовую.
Чтобы долго не мучить вас, буду краток — роды продолжались очень долго. Из-за скованности мышц малыш никак не появлялся на свет, а медсестра, похоже, не знала, чем ему помочь. Несколько раз она звонила врачу, но к тому времени уже была глубокая ночь, и помощь так и не пришла. В конце концов, когда наш прекрасный сын появился на свет, он уже не дышал. Ещё несколько отчаянных телефонных звонков, и наконец, через бесконечно долгие двадцать минут, появился врач. Он сделал ребёнку укол в сердце, но это не помогло, и через несколько минут он сообщил нам, что наш ребёнок мёртв...
Невозможно. Всё началось и закончилось так, будто бы мы были обречены с самого начала. Поведение Шерил было достойно восхищения, но у меня было ощущение, что нас жестоко предали. Подержав нашего маленького Джона на руках, при этом пытаясь вести себя так, как подобает вести настоящему мужчине в такой ситуации, я услышал, что медсестра просит меня выйти, чтобы она смогла заняться Шерил. Я вышел на тёмную лестницу, чтобы дать волю слезам. Как только я сел на ступеньки, и из глаз моих хлынули слёзы, я услышал голос, который сказал: «Ничего страшного. То, что случилось — справедливо». На меня снизошло умиротворение. Слёзы прекратились. Я почувствовал в себе силы вернуться к жене, и пошёл к ней, чтобы поддержать её.
Тогда ещё я не имел представления о философии, что смогла бы мне помочь достойно принять такой неожиданный вызов судьбы, такое поругание всех моих идеалов, всех моих взглядов на жизнь со всеми её горестями и испытаниями. Я абсолютно ничего не знал о Карме, законе Причины и Следствия. Мне не на что было опереться, неоткуда почерпнуть силы. Но те удивительные слова, что услышала моя душа в ту ночь, вовсе не были сентиментами. Они потрясли и спасли меня.
Из нас двоих Шерил всегда была более сильной. На следующее утро я снова пришёл к ней в больничную палату. Она сидела на кровати и улыбалась. Оглянувшись, я увидел других женщин, рядом с которыми лежали розовые малыши, аккуратно обёрнутые в простыни, а рядом с моей дорогой женой не было никого.
Я еле сдерживал слёзы, но смог совладать с собой. Единственное, что она сказала:
— Не волнуйся, всё в порядке. Когда мы пойдём домой?
— Сейчас узнаю у сестры, — ответил я и возблагодарил Бога, Кем бы Он ни был, за дарованное самообладание.
