— Вселенная, — сказал он, — нечто вроде мыльного пузыря, поверхность которого состоит из материи и излучения, а внутренняя полость — из тесной смеси чистого времени и пустого пространства. Наблюдаемые вами узкие полоски — это след излучений, широкие — материи, имеющей тенденцию к образованию компактных масс в силу закона гравитации. Ближайшая к нам широкая лента формируется Землей и состоит из совокупности жгутов, оставляемых всеми ее объектами, вплоть до атома.
— Если я правильно понял, это немного похоже на ковер, который материя оставляет позади себя на поверхности нашего пузыря.
— Верный образ, Сид. Удачно выразились.
— Получается, что так мы можем путешествовать до бесконечности? Полюбопытствовал Ришар — Бессьер.
Арчи вздернул брови и отрицательно помотал головой.
— Все зависит от того, как понимать этот термин. Время похоже на пространство. Его следует рассматривать как конечную величину, потому что мы можем подняться до его истоков. Иными словами, достигнем периода, когда нынешней Вселенной не было и в помине. В этой Вселенной, дорогой мой, все рано или поздно дойдет до своего конечного состояния.
— Смею надеяться, — заметил отец Салливан, — что эта оригинальная теория неприменима к Богу. Для него не существует ни начала, ни конца.
— Это так, если рассматривать его как силу, выражающую себя вне времени и пространства.
— Я не одобряю такие сопоставления.
— И напрасно. Я считаю, что подобного рода сравнения показывают Бога как чистого математика, чей гений недостижим для человеческого разума, поскольку мы развиваемся в иной, чем он, среде. Природе чужд вечный двигатель, ибо она не выносит механицизма. Следовательно, мы вынуждены допустить, что с того момента, когда всякий прогресс станет невозможным, Вселенная прекратит свое существование. Там, где останавливается продвижение вперед, начинается смерть. Не забывайте, что это — закон Природы.
Ришар — Бессьер не смог удержаться от ухмылки.
— Это тот самый закон, который, полагаю, называется «увеличением энтропии». Это действительно весьма своеобразная философия.
Он повернулся к итальянцу, который, судя по его виду, с великим трудом следил за ходом дискуссии.
— А что думаете по этому поводу вы, Паоло?
Тот с трудом проглотил слюну, а его кадык перекатился от подбородка аж к галстуку.
— Вы что, не видите, что смущаете душу этого бедняги — ребенка? — вмешалась Маргарет, вложив в интонацию все, на что она была способна с точки зрения иронии и лукавства. — Все эти россказни — не для его возраста, не правда ли, мой друг?
Итальянец скорчил гримасу, которая обезобразила его еще больше. Ну вылитый разъяренный Франкенштейн!
— Мадонна миа, — выдохнул он, — скажите проще, что я — дурень.
— Это не имеет ровным счетом никакого значения, — подвела итог Маргарет. — Раз ваш дядюшка — гений, — то равновесие в семье достигнуто.
И она повернулась, чтобы направиться к Глории, а Паоло едва слышно процедил сквозь зубы:
— Теперь я начинаю понимать, почему находятся люди, которым доставляет удовольствие расчленять женщин на куски.
Меня заинтриговал тот факт, что, несмотря на отсутствие реального времени на борту темподжета, стрелки моих часов продолжали двигаться вот уже, как я посчитал, восемь часов. Но Глория тут же все поставила на место.
— Не пытайтесь как — то определиться со временем. То, что часы нормально идут, это вполне естественно, потому что та специфическая среда, в которой мы сейчас находимся, на них не влияет, как и на механизмы нашей машины. Видите ли, Сидней, то, что показывают ваши часы здесь, не имеет никакого смысла, и ваше субъективное восприятие общей продолжительности истекшего на борту с момента старта времени — иллюзорно.
— Ладно, ладно. Понял. Но который будет час в момент нашего прибытия в семитысячный год?
— Тогда об этом и поговорим, объяснять придется слишком долго, а я вижу, что вам не терпится привести в порядок ваши заметки. И, кстати, мой дорогой Сидней, советую вам перестать говорить о прошлом и будущем. Ограничьтесь настоящим. Вспомните прекрасные слова Платона: «Прошедшее и будущее суть аспекты созданного нами времени. Мы говорим «было“, «есть“, «будет“, но на самом деле с полным основанием можно употреблять только «есть“.
Да, нечего сказать, Глория — прямо ходячая энциклопедия. Быстренько записав ее высказывания, я направился в каюту с твердым намерением уединиться в тиши, чтобы написать свой следующий репортаж.
Но за мной увязалась Маргарет под предлогом, что ей надо «навести марафет“, поскольку она хотела выглядеть достойно во время предстоящей остановки.
— Понятия не имею, — добавила она, — как будут выглядеть женщины в семитысячном году, но я желаю произвести приятное впечатление.
— А ты не боишься, что будешь смотреться в эту эпоху несколько старомодной?
— Что за вздор, — поведя плечами, вымолвила она. — Когда — то Марлон Брандо[21] создал ставшую знаменитой прическу, начесав волосы на лоб. А ведь он всего — навсего скопировал моду времен Юлия Цезаря или Нерона. Так что…
Я лег на кушетку и лишний раз убедился, насколько нечувствительным стало мое тело: от того, что так удобно устроился, я не получал ровным счетом никакого удовольствия. По правде говоря, поразительно…
Перечитав наспех сделанные записи, я намарал несколько страниц. Понадобилось некоторое время, чтобы привести все в более или менее приемлемый вид.
Машинально взглянув на Маргарет, натягивавшую новую пару чулок, я вдруг понял, что это ничуть меня не волнует. Излишне, видимо, добавлять, что сие меня несколько обеспокоило.
Но мне не довелось поразмышлять над этим пикантным обстоятельством, ибо Маргарет тихонько позвала меня:
— Сид… Сид…
— Что такое?
— Мне кажется, я схожу с ума.
— Успокойся, для тебя это уже давно пройденный этап.
— Мне не до шуток.
Я взглянул в ее глаза и поразился их выражению. Она что — то рассматривала у меня над головой. Но поначалу я как — то не придал этому значения.
— Ты разве не видишь, что я работаю?
— Сид, взгляни на металлический брус… прямо над тобой.
— Ну и что в нем такого? Если тебя раздражает его цвет, перекрасим.
Но она показала пальцем все на то же место и чуть ли не взвизгнула в ответ:
— Такое впечатление, что он увеличивается в размерах… и даже раздувается… Сидней, он продолжает скручиваться… Ну скажи мне, что я не сплю и что это не привиделось мне. Посмотри и убедись сам.
Я со вздохом покорился, решив оторвать глаза от бумажек и посмотреть на заинтриговавший ее предмет. Эта перекладина поддерживала верхнюю койку, расположенную над моей. Как будто ничего особенного, брус как брус, непонятно, чем он так поразил Маргарет.
Но потом я увидел такое, что, захоти я, — все равно не смог бы пошевелить пальцем. Думаю, что если бы мой организм не находился в особой обстановке, царившей в темподжете, то наверняка у меня в жилах застыла бы кровь.
Представившаяся моему взору картина была настолько невероятной, что я продолжал лежать как истукан.
