ветра стенке балка. — Без тебя тошно.
Иванпетя ругается про себя, но молчит, посапывая, собирает карты. Он сосредоточенно, с величайшей обидой в душе тасует их. Карты старые, потрепанные концы топорщатся. Иванпетя зло трясет колоду, посверкивая глазами, распрямляет загнутые утолки.
Бригадира Сапов не то чтобы боялся, но просто не хотел с ним конфликтовать. Как ни крути, а от бригадира многое зависит: заработок, участок работы полегче, вообще отношение к тебе в бригаде.
Семен Задов всего лет пять работает на шахте, но он зол в работе и вообще-то башковитый мужик: за такой короткий срок от простого бурильщика дотянул до бригадира.
Иванпетя недолюбливал Семена вовсе не потому, что тот в последнее время, схоронив жену, стал запивать, — подобное случается и с самим Саповым, а недолюбливает он его за резкость, за то, что бригадир не считается с мнением самого Иванпети, хотя уж с его-то мнением он должен считаться. Как- нибудь Сапов пятнадцать лет на Крайнем Севере, больше десяти из них работает на одной и той же шахте. Правда, некоторые его считают человеком с ленцой и потому всякое брешут о нем. И начальство недолюбливает его. Все из-за того, что он может резануть правду-матку в глаза. Это нынче никому не нравится. Не любят нынче правду и критику. Спеси-то в людях ох как много, а хозяйственности и деловитости нет. Все стараются задарма да побольше зарплату получить. Хорошо, любит он деньги. Так не краденые любит-то! Любит заработанные, трудовые. Ты дай мне работу посолиднее, обеспечь меня материалами, механизмами, а я те горы сверну, я те всю Землю перепашу, но ты мне за это и плати надлежащим образом, хорошо плати, чтобы у меня охотка была еще крепче работать. Стимульнуть человека рублем никогда не грех. А уж за качеством пусть начальство следит. Наше дело — давай, давай, горы ворочай. Мы с детства к штурмам приучены. Что касается качества, то тут все посложнее. Надежда на сознание нынче плохая. Это у молодых, горячих, сознание, гонор рубль заменяют, а у нас-то, кого судьба била и рвала, на переднем плане желание хорошо пожить. Чего ж нас ругать за то, что мы к деньгам приучены — сами ж приучали, условия приучали.
Не только из-за денег любит Иван Петрович Сапов Чукотку. Просторы здесь, вообще первозданная вольность в природе. Хорошо на материке, да уж больно тесно там человеку. Песчинкой там себя чувствуешь, затертым, забитым, задавленным сутолокой.
На Севере ты — человек, тут ты на просторе распрямленным живешь, тут ты сам к себе уважение имеешь.
О материке, а главное, о лесе и тепле Иван Петрович всегда тосковал. Раз в три года он отправляется в шестимесячный отпуск на материк, на Юг, к морю, лесам и солнцу. До отпуска Иван Петрович подобно Скупому рыцарю копит, бережет каждую копейку. На Юге он начинает сорить деньгами, покупает всякие дорогие безделушки, в ресторанах закатывает пиры, пешком почти не ходит, все на такси катается.
Из отпуска Иван Петрович с женой всегда возвращается досрочно, без гроша в кармане, с приличным долгом. Первое время муж и жена ругают себя за расточительство, клянутся, что уж в следующий раз и копейки даром не потратят. До очередного отпуска Саповы вновь отчаянно копят, экономят буквально на всем — еде, одежде, других вещах. И вот попадают на Юг, появляются на берегу благословенною синего Черного моря, в стране тепла, обворожительных женщин, дорогих вин и всяких соблазнов, где жизнь кажется необычно легкой и красивой, и тут с Саповыми что-то происходит, в них сгорают какие-то предохранители, и они безудержно сорят деньгами, мотаются по магазинам и ресторанам.
Мотовство свое Иванпетя оправдывал наследственностью: дед его был купцом, ворочал в свое время тысячами. Откуда в жене, человеке не городском, а деревенском, такое мотовство, Иван Петрович не мог понять.
Семен Задов стонет, кашляет, шмыгает, словно простуженный, носом, бубнит, как филин:
— Они что, сгинули? Да за эти три часа можно на луну сходить.
— Нашел кому верить, — сквозь ухмылку говорит Сапов.
Иван Петрович успел насидеться, належаться, и теперь он вновь сидит за столом и слушает пургу.
— Может, заблудились?
— Этот больно много языком мелет, а дел путных от него не жди. Кто много болтает — тот мало работает…
— Врешь! Колька злой до работы. — Семен садится, зевает, тянется, и тело его сыро похрустывает. — Ты не переживай насчет заработка, потом наверстаем.
— Когда потом? Чудак, у меня ж средний падает, а отпуск на носу.
— Чего ты такой Жадный? Не пойму я тебя. Наверное, оттого с тобой так и скучно, что ты жадный.
Бригадир сползает с кровати, надевает валенки, что стоят у порога, накидывает на плечи полушубок и выходит в сени. Сени узкие, из тонких досок, которые от ветра прогибаются.
Ветер с неистовой силой рвет дверь. Крутящейся снеговой плотью забито пространство. Где земля, где небо? Что можно разобрать в этой сумасшедшей круговерти?
Вот такая же неразбериха и на душе у Семена. Как не стало жены, так не стало на душе покоя и радости. Семен, Семен, отчего тебя обошло стороной счастье?! И сквозь ветер он слышит нежный женский голос.
Семен возвращается в сени, лицо от снежной пыли стало мокрым, волосы волглыми. Семен вытирается носовым платком, вытряхивает полушубок, обмахивает щеткой валенки и нехотя вползает в балок. Духота тесного помещения ударяет в ноздри, как застоявшаяся печаль в душу — колко и ноюще.
— Ни черта не видно, — хмуро роняет Семен, раздевается и ложится на кровать.
В балке сумеречно, но огня не зажигают: керосиновая лампа больно сильно коптит, а электростанцию еще, не, отремонтировали. Иванпетя, склонившись над столом, в бледном квадрате света из окна строит карточный домик. Индюк, разинув большой рот, вяло шевелит сухим языком и что-то мычит во сне. Семен скрипит — зубами тяжело, обреченно вздыхает.
— Может, поиск какой-нибудь организуем? — спрашивает бригадир у Ивана Петровича. — Хотя в такую-то пургу…
— Да чего ты страдаешь! Гляди, заблудится он. Этот, поди, уже нашел себе здесь деваху и развлекается. Он же без таких-то и дня не переживет.
Иван Петрович кивает на стену напротив, где над кроватью Мятникова вместо ковра наклеены цветные фотографии из знаменитого иностранного журнала для мужчин. Девицы в непристойных позах, томно и стыдливо улыбаясь, поблескивая в полумраке золотистыми обнаженными телами, демонстрируют молодость и страсть.
Как-то, подгадав момент, когда в балке никого не было, Иванпетя большинству оголенных девиц подрисовал усы и бородки клинышком, под кардинала Ришелье. Мятников рвал и метал, бегал по балку с кулаками, но так и не узнал, кто обидел его красоток.
В сенях неожиданно раздается глухой стук. Балок трещит. Семен и Иван Петрович раздетые, перепуганные выскакивают в сени.
В седой мути снега, задуваемого ветром в распахнутую дверь, они видят, как Мятников и Банков пытаются закатить в сени деревянную бочку. Бочка таких огромных размеров, что не проходит в довольно широкий дверной проем.
— Чего уставились? Туды вашу, — зло кричит Мятников. — Ломайте стояк, а то эта курва не лезет.
Бригадир, Семен смотрит на ребят, на огромных размеров бочку и ничего не может понять.
— Ты пошли за делом, — как-то не по-русски говорит он. — А выходит какая-то бочка.
— Иди ты, ваша светлость, знаешь куда? — отрезает Мятников. — Без дураков обойдемся.
Николай поддевает неизвестно каким образом появившимся в его руках ломиком стояк дверной коробки. Доска с сухим треском ломается. Мятников переламывает еще пару досок. Проем стал гораздо шире, и бочка свободно вкатывается в сени.
— Чего глазами шлепаете, прилаживайте назад доски и дверь закрывайте! — Это уже молчаливый, замкнутый Василь стал командовать.
