— Замужем была?
— Была, да разошлись. Он больно сильно пил. Детей не было.
«Это хорошо, — подумал Иван, — что муж тотошный пил, значит, трезвенность и бережливость в других больше ценить будет».
— Родители-то где проживают?
— Померли. Мать в прошлом году, а отец три года назад.
Мануилову стало жалко женщину, и он уж было решил сказать, что согласен, если, конечно, она сама не возражает, связать с ней свою судьбу до гроба. Для храбрости он решил выпить, достал из стола коньяк, закуску. Мануилов налил в граненые большие стаканы и предложил выпить.
Когда выпили, Мануилов было открыл рот, чтобы высказать свое предложение, но тут Ираида, осмелев, неожиданно спросила:
— Денег-то у тебя действительно много?
Этот вопрос обжег Ивана. «Вот так спросила, будто обухом по башке саданула», — подумал он. Мануилов сидел какое-то время молча, собирался с духом, соображал, как ответить. И, вспомнив о том решении, какое принял в дни, когда ждал приезда этой женщины, сказал:
— Какие деньги! Видишь, в чем одет? Кабы были деньги, разве ходил бы таким замызганным.
Ответ ей показался убедительным, но она не поверила Мануилову и растерянно переспросила:
— Иди ты, заливаешь? Я таких шуток не люблю.
Голос у нее теперь был не таким кротким, как несколько минут назад, дворовой, вульгарной грубостью неожиданно повеяло от него.
— Если хочешь, могу побожиться. Да в деньгах ли счастье?! Были б руки, так деньги всегда заработаешь.
— Не скажу так. Пока их заработаешь, так потом они вовсе не нужны будут. А жизнь, вон, бежит и бежит. Что я в ней хорошего видела? До семнадцати лет в деревне, в грязи, а потом на швейке день- деньской, от треска машин уши пухнут. В компании повеселишься, а утром все сызнова — швейка да ругань. Пожить бы, а там помирать можно.
— А ты что ж, на чужие, кровью заработанные, метишь?
— Да нет, зачем же на чужие. Коли семья будет, значит, все будет общее.
Она неожиданно подумала, что этот неотесанный, в грязной, какой-то полувоенной, странной одежде мужик разыгрывает комедию. Ведь оплатил же он дорогу, и если бы у него не было больших денег, то и эти три сотни он не прислал бы, и потом, не мог же в конце концов обмануть ее один человек, который так подробно рассказывал о выгоде этого замужества.
— Ты рожать-то сможешь? — спросил неожиданно Мануилов.
— Чего еще проще. Видишь, я какая. Врачи говорили, что я для этого в самый раз природой создана.
Они опять надолго замолчали, и Мануилов подумал, что, может, все-таки жениться на ней и держать ухо востро: только она начнет под его деньги подкапываться — развод. Но эту версию Иван сразу же отбросил. «Какая это будет жизнь? — подумал он. — Всегда бойся ее, как врага».
— Ты слышала, что в одной стране в прошлом месяце короля с престола сбросили? — неожиданно брякнул Мануилов.
— Плевать мне на него, — отрезала она. — Не я ж в том кресле сидела.
Мануилову стало грустно от этого ответа, политику он уважал и не любил, когда говорили о ней пренебрежительно.
В комнате стало темно. Осенью на Севере быстро сгущаются вечерние сумерки, и холодная ночь пожирает дома и дали.
Мануилов включил свет, разлил по стаканам коньяк.
— Давай выпьем, — сказал он.
— Давай, я не против. У тебя сигареты есть? — спросила она.
— А ты разве куришь?
— Иногда, в особые минуты.
— А Прорехов говорил, что ты не куришь.
— Ты больше его слушай, он те наговорит.
Иван почесал затылок, прокашлялся и начал понимать, что существует какая-то сговоренность между этой женщиной и Прореховым.
— Ну, за что будем-то? — поднимая стакан, спросил он.
— Мне все равно.
— Давай за все хорошее.
— Давай.
Выпили. Искоса, одним глазом, Мануилов наблюдал, как она пила. Она не пила, а потихоньку сосала коньяк, как в народе говорят, смаковала, и он понял, что эта женщина любит выпить. Лицо у Ираиды раскраснелось, взгляд стал самоувереннее и нагловатее.
— Ты когда об детях говорил, неужто думал, что с ними можно жить в такой халупе? — спросила Ираида и прищурила пытливо свои большие, красивые блудливые глаза.
— Были б дети, а халупу можно и поприличнее найти, — ответил уклончиво Мануилов. Он еще не принял окончательного решения.
— Это все разговоры! — махнула рукой Ираида, — Подкузьмил меня родственник. Отмахала такое расстояние попусту. Так сигарет у тебя нет?
— Махорочные, может, где-то есть. Поискать? — Мануилов врал, он не курил, и в доме у него не было сигарет.
— Не надо. Я «Джебл» курю.
— А кто твой родственник-то?
— Кто? Прорехов, твой дружок. Баламут несчастный.
— Так что он говорил-то тебе? — стал допытываться Мануилов.
— Какое это теперь имеет значение? Слушай, ты давно на Чукотке и так и не накопил денег? Почему?
— Пил.
— По тебе не видно. Не ври!..
— Пил не сильно, а понемногу. Потом работа, — не шибко разгонишься.
— В сторожах-то?
— Да, в сторожах.
— Ты же в ресторане еще зашибал?
— Гроши. А люди, поди, думают тыщи. Народ пошел завидущий.
— Да, так уж люди все устроены. Ты наливай, коньяк тут хороший, — она скосила глаза на бутылку и прочитала по слогам: — «Ка-с-пий». Раньше мне не доводилось его пить.
— Значит, решили меня обвахлать? — спросил тихо Мануилов, не спеша наливая в стаканы.
— Как обвахлать?
— Ну, если бы у меня были деньги…
— Чего без толку языками чесать? — перебила она. — Если б были, тогда можно бы и чесать.
Она потянулась торопливо к стакану и опять стала медленно, беззвучно почмокивая губами, сосать коньяк.
Мануилов разом осушил стакан, кашлянул и с аппетитом принялся есть колбасу. Теперь он решил твердо и, как говорится, бесповоротно расстаться с этой женщиной.
— Как же со мной-то? — закусывая, спросила она. — Заманули и что дальше?
— Я куплю тебе обратный билет, — спокойно сказал Мануилов. — Дам на дорогу.
Она глянула на него вытаращенными, изумленными глазами и все поняла. Она кинулась к Мануилову, прижалась головой к его груди и, дрожа вся, зашептала:
— Ваня… Ваня, милый!..
— Чего уж? — Мануилов засмеялся сухо и холодно. — Если не хочешь тут тормознуться, то давай прямо и махнем в аэропорт. Я тебе билет куплю и все, как положено. Завтра будет поздно, я пожалею денег.
