Может ли это заявление вызвать жалость? Наверное, нет. Оно не могло вызвать ничего, кроме брезгливости, как малодушие перед страхом смерти. Такие чувства и отразили увековечившие его резолюции. И, хотя они и суровы, но тоже искренни: «Мой архив. Ст.»; «Подлец и проститутка. И. Ст.»; «Совершенно точное определение. К. Ворошилов»; «Молотов». Еще более эмоциональна фраза «единородца» Якира: «Мерзавцу: «сволочи и б... одна кара – смертная казнь. Л. Каганович».
В обвинительном заключении, подписанном Вышинским 9 июня, указывалось, что в апреле – мае 1937 года органами НКВД был раскрыт и ликвидирован в г. Москве военно-троцкистский заговор, в «центр» руководства которым входили Гамарник, Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман и Фельдман. Военно- троцкистская организация, в которую вступили все обвиняемые по этому делу, образовалась в 1932-1933 годах по прямым указаниям германского генштаба и Троцкого. Она была связана с троцкистским центром и группой правых Бухарина – Рыкова, занималась вредительством, диверсиями, террором и готовила свержение правительства и захват власти в целях реставрации в СССР капитализма.
Обратим внимание, что в нем ни слова не говорится о шпионаже. 11 июня было опубликовано официальное сообщение об окончании следствия и предстоящем судебном процессе, написанное редактором «Правды» Мехлисом. В нем констатировалось, что подсудимые обвиняются в «
То есть в официальном сообщении не упоминалось не только о шпионаже, но и о «военно- политическом заговоре». Слово «заговор» было заменено понятием «измена». И это не случайно. Хотя, выступая на Военном совете, Сталин и говорил о военных заговорщиках: «
Юридическое обвинение в шпионаже заговорщикам даже не было предъявлено. Их обвинили в ином: в измене и нарушении присяги. Слово «шпионы» в деле заговорщиков фигурировало лишь как близкий к сути предательства термин.
Конечно, сговор с лидерами и силовыми службами иностранной державы о политической поддержке государственного переворота и обещание удовлетворения территориальных интересов иностранной стороны в случае его удачи не являются «классической» шпионской, агентурной деятельностью.
Тухачевского и его подельников резоннее назвать коллаборационистами. Что происходит от французского слова «collaboration» – сотрудничество. Так назывались лица, сотрудничавшие с оккупационными властями в захваченных Германией странах. По современным понятиям, это «агенты влияния».
Еще точнее, характер такой подрывной предательской деятельности определяет термин «пятая колонна». Он появился в 1936-1939 годах в Испании. В то время когда 4-я колонна фашистских мятежников наступала на Мадрид, «пятой колонной» стали называть агентуру генерала Франко, действовавшую в тылу республиканцев.
Но Сталин не стал вдаваться в тонкости лингвистической философии и, говоря о сотрудничестве заговорщиков с рейхсвером, называл их всем понятным русским словом «шпионы». Между тем такое логическое обобщение, как лингвистический, языковой казус, привел к потрясающему парадоксу. Существует устоявшееся мнение, будто бы лица, осужденные по делу «военно-троцкистского заговора», были реабилитированы. На самом деле и юридически, и морально такая реабилитация не произошла!
Дело в том, что, объясняя реабилитацию Тухачевского и его подельников, официальная пропаганда 60-х годов делала упор именно на их «непричастности» к шпионажу! На этой версии и строился вывод о якобы необоснованности осуждения и расстрела этой группы заговорщиков.
Обвинения в измене и нарушение воинской присяги реабилитационной комиссией исследованы не были. О заговоре военных хрущевская пропаганда вообще не упоминала. Время сбрасывания масок еще не наступило, и реабилитаторы запутались во лжи. Построив аргументацию решения о реабилитации Тухачевского и его подельников только на выводе о непричастности их к шпионажу, компетентные органы совершили юридический подлог.
Однако они не освободили расстрелянных заговорщиков от ответственности за те преступления, по которым они были осуждены. Таким образом, с точки зрения права такая «реабилитация» недействительна! Нельзя реабилитировать осужденных преступников на основе отрицания обвинения, которое им при определении меры пресечения даже не предъявлялось.
Отсюда следует логический вывод: приговор Специального судебного присутствия Верховного суда СССР от 11 июня 1937 года в отношении военных заговорщиков де-юре и де-факто до сих пор остается в силе!
Чрезвычайный пленум Верховного суда СССР, состоявшийся 10 июня 1937 года, заслушал сообщение Вышинского о деле по обвинению Тухачевского и его соучастников. Все обвинялись в измене Родине. Пленум постановил для рассмотрения этого дела «образовать специальное судебное присутствие Верховного суда СССР».
В этот же день секретарем суда всем обвиняемым были вручены копии обвинительного заключения, начальник Особого отдела НКВД Леплевский представил Ежову план «охраны и обеспечения порядка судебного заседания».
Закрытое заседание Специального судебного присутствия Верховного суда СССР началось 11 июня. Оно проходило на втором этаже здания на Никольской улице, расположенном по левую сторону от Кремля. За столом судей расположились Ульрих, Алкснис, Блюхер, Буденный, Дыбенко, Каширин и Горячев. Восемь подсудимых находились за барьером-перегородкой. На стуле, выдвинутом вперед, сидел Тухачевский. В зале для публики присутствовало около пятидесяти человек в основном из лиц высшего командного состава.
Председательствовал армвоенюрист В.В. Ульрих. После зачтения обвинительного заключения, отвечая на вопросы председателя суда, все подсудимые заявили
Якир в своем выступлении на процессе всячески подчеркивал роль Тухачевского в организации заговора. Допрос Тухачевского и Уборевича прошел в форме вопросов и ответов, как и исследование деятельности Примакова и Путны. Корк начал свои признания заявлением: «Я попросил бы, гр-н председатель, позволить мне вкратце... рассказать то, что мне известно как члену центра, то, что я делал. Я думаю, это будет полезно не только суду, но и всем тем командирам, которые здесь присутствуют».
Примаков заявил, что он «прошел все стадии борьбы с партией, вплоть до вооруженного восстания». На вопрос председательствующего: «На какие силы вы рассчитывали? Ведь с вами танковая бригада не пошла. Вы завербовали только командира бригады», – Примаков ответил молчанием.
Заискивающую готовность к даче показаний демонстрировал Фельдман, его выступление заняло 12 листов стенограммы. Когда председательствующий обращался к Путне, то, вставая, тот непременно спрашивал: «Как прикажете отвечать – кратко или развернуто?». На что неизменно звучал ответ: «Говорите кратко, если будет толково, то и развернуто».
Тухачевский пытался выдержать «позу непонятого и незаслуженно обиженного человека, хотя внешне производил впечатление человека очень растерянного и испуганного». На вопрос Ульриха, как он увязывает мотивировку своих показаний на суде «с тем, что он показал на предварительном следствии, а именно, что он был связан с германским генеральным штабом и работал в качестве агента германской разведки еще с 1925 г... Тухачевский заявил, что его, конечно, могут считать и шпионом, но что он фактически никаких сведений германской разведке не давал...».
Запасной член суда командарм 1-го ранга И. Белов так описал свои впечатления в записке Ворошилову: «Буржуазная мораль трактует на все лады – «глаза человека – зеркало души». На этом процессе за один день больше, чем за всю свою жизнь, я убедился в лживости этой трактовки. Глаза всей этой банды ничего не выражали такого, чтобы по ним можно было судить о бездонной подлости сидящих на скамье подсудимых. Облик в целом у каждого из них... был неестественный.
Печать смерти уже лежала на всех лицах. В основном цвет лица был так называемый землистый... Тухачевский старался сохранить свой «аристократизм» и свое превосходство над другими... Пытался он демонстрировать и свой широкий оперативный кругозор. Он пытался бить на чувства судей некоторыми
