деятельности, крестьянин будет судить о власти в первую очередь на основании действий исполнителя».
Чтобы у присутствовавших в зале секретарей совсем не оставалось сомнений, в чей огород были брошены камни, Яковлев констатировал: «Партгруппы в Советах и в особенности в исполкомах Советов превратились в органы, подменяющие работу Советов», оставляющие за ними право «лишь проштамповать заранее подготовленное решение».
Все говорило о намерении вывести Советы из-под непосредственного партийного контроля, придав им парламентскую самостоятельность. Мысли, высказанные Яковлевым, продолжил выступивший в прениях Молотов. «В представлении некоторых товарищей, – говорил он, – у нас можно встретить такое отношение, что советский аппарат, это, ну, второстепенная какая-то организация, а советские работники – это работники второго сорта». Таким прозрачным намеком он дал понять, что пришла пора уравнять советский аппарат в правах с партийным.
Приводя примеры бюрократизма и неспособности «профессиональных революционеров» выполнять должностные обязанности, Молотов назвал главу правительства РСФСР Сулимова и наркома здравоохранения Каминского. Они не справились с решением проблемы материнства: строительством родильных домов, яслей, обеспечением их необходимым оборудованием.
Бывший троцкист, сын еврейского купца Каминский стал министром здравоохранения РСФСР лишь волей случая. Долгое время занимался деятельностью, весьма далекой от медицины. С 1923 года он возглавлял союз сельскохозяйственной кооперации, потом Колхозцентр, затем отдел массовых кампаний и агитации ЦК. Назначению в 1936 году на должность наркома здравоохранения сопутствовало то, что в юности, он, не закончив даже одного курса, поучился на медицинском факультете. То есть не политический «блуд» стал основанием для падения наркома, а тривиальная неспособность выполнять свои обязанности.
Тоже со ссылкой на Сталина Молотов отметил, что в кадровой практике недостаточно использовать «старые оценки»: «имеет дореволюционный партийный стаж», «участвовал в Октябрьской революции, имел заслуги в Гражданской войне», «неплохо дрался против троцкистов и правых».
Его вывод был предельно резок: необходимо '
Установка на демократизацию и ограничение власти партократов обозначилась еще острее, когда в ходе прений зашла речь о подсчете голосов в момент избирательной кампании. Сталин заметил, что на Западе такой проблемы не существует вследствие многопартийной системы и бросил весьма прозрачную реплику: «У нас различных партий нет. К счастью или к несчастью, у нас одна партия». Для беспристрастного контроля за выборами он предложил использовать не партийные комитеты, а представителей общественных организаций.
Все говорило о том, что, стремясь покончить с практикой клик и групповых пристрастий, партийного размежевания, Сталин отказывался от «узкой партийности». Его целью являлось объединение вокруг руководства страны большинства народа, на основе упрочения гражданского общества. И консолидирующую роль в этом процессе должна была выполнить новая система выборов руководящих органов советской власти.
Наглядным свидетельством изменения кадровой политики стал последний День работы пленума. 29 июня, «ввиду поступивших неопровержимых данных о причастности к контрреволюционной группировке», пленум утвердил предложение о выводе из состава членов и кандидатов трех «ленинградцев» – председателя Всекопромсовета Чудова, начальника Свердловского областного управления совхозов Струппе и начальника главка легкого машиностроения НКТП Кодацкого. Одновременно из ЦК вывели начальника мобилизационного отдела наркомата тяжелой промышленности Павлуновского.
Крутой поворот на пути демократизации управления страной неизбежно должен был натолкнуться на возражения старой партократии, руководствовавшейся своими интересами, но она не пошла на прямой конфликт с Политбюро. Партийные бонзы нашли другие аргументы для упрочения своей власти.
Уже «накануне закрытия пленума, – отмечает Ю. Жуков, – произошло нечто странное, до наших дней окруженное плотной завесой». 28 июня 1937 года Политбюро приняло решение, «нигде не зафиксированное », но «имеющее канцелярский номер, протокол 51, пункт 66»:
«1. Признать необходимым применение высшей меры наказания ко всем активистам, принадлежащим
Появлению этого решения предшествовала «инициативная записка Р.И. Эйхе». Жесткая, волюнтаристская практика деятельности была характерна для латыша Роберта Эйхе. Еще в ходе хлебозаготовок 1934 года он истребовал от Политбюро право «на подведомственной ему территории в течение двух месяцев – с 19 сентября по 15 ноября», давать санкцию к применению высшей меры наказания в отношении лиц, подлежащих раскулачиванию.
Конечно, последовавшее обусловливалось не только исключительными методами работы Роберта Эйхе и Льва Миронова (Кагана) – бывшего начальника контрразведывательного отдела НКВД. Еще накануне принятия Конституции 1936 года в стране прошла амнистия. В ее ходе стали ликвидироваться ссыльные поселения. Лица, осужденные за контрреволюционные преступления, пребывавшие в ссылках и высылках, частично были помещены в исправительно-трудовые колонии, частично вернулись в места прежнего проживания.
На свободе оказалось много бывших осужденных, и это обострило криминальную обстановку. Значительная часть освобожденных осела в Сибири, и у столкнувшегося с этой проблемой латыша Эйхе появилось достаточно оснований для требования о применении особых мер к лицам, склонным к рецидивизму.
В записке Эйхе подчеркивалось, что «повстанческая контрреволюционная организация угрожает политической стабильности в крае, что особенно опасно в период избирательной кампании». Еще накануне пленума на проходившей 6 июня Западно-Сибирской партконференции он заявил: «Враги разоблачены еще не все, надо всемерно усилить работу по разоблачению троцкистско-бухаринских бандитов».
Имевший 2-классное образование, латыш Эйхе был не единственный, кто строил свою карьеру на демонстрации политической «твердости». Таким приемом пользовались многие, и чрезвычайные полномочия, предоставленные первому секретарю Западно-Сибирского крайкома, вызвали цепную реакцию. С подобными притязаниями выступили и другие руководители.
Мысль о том, что в ходе равных, прямых, тайных и к тому же альтернативных выборов на местах придется столкнуться с противодействием людей, недовольных практической деятельностью партийных секретарей, уже твердо осела в умах многих. Это лишало гарантии на вхождение в местные исполкомы и ЦИК СССР. Тема потери уже привычного второго советского поста в аппарате власти стала предметом кулуарных разговоров.
И партийные руководители затребовали тех же чрезвычайных полномочий, какие получил Эйхе. Такое групповое давление стало своеобразным сговором, но Сталин не мог с ходу отмести аргументы по необходимости пресечения разгула преступности и бандитизма. Однако на применение чрезвычайных мер он решился не сразу. На протяжении двух дней он вместе с председателем СНК Молотовым принял ряд руководителей крупных организаций. 1 июля в его кабинете побывали секретари: Дальневосточного и Саратовского крайкомов – Варейкис и Криницкий; ЦК Азербайджана – Багиров; Горьковского и Сталинградского обкомов – Столяр и Семенов. 2 июля – еще четверо: Северного крайкома – Конторин, ЦК Киргизии – Амосов; Омского и Харьковского обкомов – Булатов и Гикало.
В этот же день после более чем четырехчасовой беседы Сталина с Молотовым и заведующим ОРПО Маленковым Политбюро приняло еще одно важное решение. Оно распространяло чрезвычайные полномочия на всех без исключения секретарей ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов.
В нем отмечалось: «Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки
