Сталинский 37-й. Лабиринты заговоров

Но одновременно указывалось, что «московский центр» «не знал, по-видимому, о подготовлявшемся убийстве т. Кирова». Более того, ЦК обвинил руководителей центра не в терроризме, а в карьеризме!

В закрытом письме подчеркивалось: «Их объединяла одна общая беспринципная, чисто карьеристическая цель – добиться руководящего положения в партии и правительстве и получить во что бы то ни стало высокие посты».

Уже одно это опровергает бытующее в историографии мнение, будто бы Сталин «использовал факт убийства Кирова для развязывания в стране кровавого террора и расправы над своими идейными и мнимыми противниками».

Не стали кровавыми и еще два, последовавшие один за другим, процесса, связанные с убийством в Смольном. 16 января Особое совещание при НКВД СССР во главе с Ягодой рассмотрело дело «Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого, Цейтлина и других». Подсудимые были осуждены лишь к различным срокам заключения в лагерях и ссылкам.

Еще одним звеном в этой судебной цепи стало 23 января, когда в Москве Военная коллегия Верховного суда СССР осудила 12 работников Ленинградского НКВД. Им вменялась в вину «преступная бездеятельность». Начальника отдела УНКВД по Ленинградской области Медведя и его первого заместителя Запорожца приговорили к тюремному заключению на срок 3 года. Других обвиняемых, в числе которых были отпустивший Николаева после ареста начальник Оперода Губин, замначальника Особого отдела Янишевский и начальник отделения охраны Котомкин, осудили к двум годам.

В приговоре отмечалось, что они, «располагая сведениями о готовившемся покушении на тов. С.М. Кирова, проявили не только невнимательное отношение, но и преступную халатность к основным требованиям охраны государственной безопасности, не приняв необходимых мер охраны». Завершила этот цикл процессов выездная судебная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР, состоявшаяся 9 марта в Ленинграде. На ней «за соучастие в совершении Николаевым теракта» приговорили к расстрелу жену Николаева, ее сестру и мужа ее сестры.

Конечно, руководство страны не могло оставить без последствий деятельность людей, так или иначе причастных к убийству члена Политбюро. Как и тех, кто создавал нестабильную обстановку в Ленинграде. Был принят ряд превентивных мер. И тон разговора с оппозицией изменился. Но могло ли быть иначе?

Однако появившееся в хрущевский период утверждение, что якобы после убийства Кирова в стране стали разворачиваться репрессии, вообще не подтверждается действительными событиями. Такое утверждение – заведомая ложь. Сравнение сведений о числе заключенных в пресловутом ГУЛАГе позволяет сделать неожиданный вывод: после убийства Кирова никаких массовых репрессий не началось!

Документы, о которых речь пойдет позже, свидетельствуют об обратном. Если до убийства Кирова за 1934-й, «не репрессивный», год контингент лиц (включая уголовников) в лагерях и тюрьмах пополнился до 446 435 человек, то в 1935 году он уменьшился до 339 752 человек. То есть сократился на 106 683 заключенных. Более того, в результате амнистии в 1936 году число лиц, содержавшихся в местах изоляции, уменьшилось еще на 100 125 человек.

И все-таки призывы ко всеобщему поиску врагов, к началу охоты на ведьм в это время появлялись. Летом они прозвучали с трибуны партактива Москвы: «На предприятиях у нас были случаи порчи оборудования, в столовых – отравления пищи. Все это делают контрреволюционеры, кулаки, троцкисты, зиновьевцы, шпионы и всякая другая сволочь, которая объединилась теперь под единым лозунгом ненависти к нашей партии, ненависти к победоносному пролетариату».

Историческая трагикомедия в том, что этот ярый и агрессивный клич был брошен секретарем городского комитета партии Никитой Хрущевым – будущим «обвинителем» Сталина... в репрессиях! То есть в действительности не Сталин, а сам Хрущев твердолобо бил головой в колокола, нагнетая страсти и призывая к расправе. Поэтому обратим внимание и на то, что именно на спекуляциях, связанных с убийством Кирова, Хрущев дважды в своей жизни сделал стремительный рывок в политической карьере. Первый раз – сразу после трагедии в 30-е, а затем в 60-е годы, запустив в обиход грязный и бездоказательный намек на причастность вождя к убийству Кирова.

Хрущев являлся не единственным, кто проявлял ретивость. В записке начальника Ленинградского НКВД Ваковского и начальника СПО ЛУ Лупенкина, адресованной секретарю партколлегии Богданову, указывается, что «с 1 декабря 1934 по 15 февраля 1935 г. всего было арестовано по контрреволюционному троцкистско-зиновьевскому подполью 843 человека».

Конечно, в масштабах страны такой профилактический улов потенциальных и действительных врагов выглядит мизерным. Но эта внешне демонстрируемая повышенная активность была выгодна участнику заговора правых Ягоде.

На допросе 26 мая 1937 года он так прокомментировал состоявшуюся акцию: «После суда над ленинградским террористическим центром, после осуждения Зиновьева, Каменева и других, в Ленинграде были проведены массовые операции по высылке зиновьевцев. Высылали их почти без всякого предварительного следствия. И это меня устраивало, потому что была исключена возможность провала.

Вопрос: Непонятно, почему это вас устраивало? Почему исключена была возможность провала?

Ягода: Очень просто. Если бы всех, кто из Ленинграда был выслан, пропустили через основательное следствие, могло случиться, что в каких-либо звеньях следствия данные о заговоре, о центре троцкистско-зиновьевского блока прорвались бы. По этим же соображениям я намерен был аналогичную операцию провести в Москве. Мне было ясно, что удар по троцкистско-зиновьевским кадрам в Москве неизбежен».

Чтобы упредить события, Ягода решил выслать «какую-нибудь часть рядового учета троцкистов и зиновьевцев» и из столицы. С этой целью он поручил Молчанову приготовить соответствующие списки и поднял этот вопрос перед ЦК. Однако в этом было отказано.

«Мне сказали, – показывал Ягода, – что удар надо нанести не по одиночкам из бывших троцкистов и зиновьевцев, а необходимо вскрыть нелегальные действующие, организующие центры троцкистско- зиновьевского центра. А этого я делать не хотел и не мог».

Таким образом, хотя в стране и состоялось несколько судебных процессов, привлекших внимание общественности, подлинные организаторы убийства в Смольном выявлены не были. В сети правосудия оказались прорехи. Наказание понесли в основном второстепенные фигуры. Участвовавший в заговоре нарком внутренних дел Ягода направил процесс расследования по тупиковой колее.

И хотя при желании Сталин имел прекрасный повод для того, чтобы под благовидным предлогом разделаться со всеми своими потенциальными врагами, никаких чрезвычайных, особых репрессий после убийства Кирова в стране не началось. Впрочем, они и не могли начаться. Они не могли входить в арсенал его политических шагов по вполне определенной причине.

Если Сталин хотел упрочить свою власть, мог ли он, человек трезвого и ясного ума, рассчитывать, что этого можно добиться репрессиями? Ни одна власть не может держаться долго на страхе. До такой глупости могли додуматься только недалекие люди вроде Хрущева и его апологетов.

Такой оборот событий противоречил замыслам Сталина. Как уже отмечалось выше, еще 10 марта 1934 года на совещании в его кабинете обсуждался вопрос об изменении советской Конституции. Это стало отправной точкой для подготовки коренной политической реформы. И даже убийство Кирова не смогло ей воспрепятствовать.

Наоборот, Сталин стал ускорять задуманное. 10 января 1935 года Енукидзе писал на запрос Сталина: «Основываясь на Ваших указаниях о своевременности перехода к прямым выборам органов Советской власти (от райисполкомов до ЦИК СССР), представляю на обсуждение следующую записку...»

В документе на восьми страницах излагалась суть реформы. При этом отмечалось: «Признать целесообразным и своевременным переход к выборам районных, областных и краевых исполкомов, ЦИКов союзных и автономных республик и ЦИКа Союза ССР прямым и открытым голосованием (курсив мой. – К. Р.) избирателей непосредственно на избирательных собраниях,