как доктор Хейвуд Флойд в завершающем романе трилогии, который вам предстоит прочесть. Этот процесс неуклонной гуманизации идеи начался отнюдь не с „Космической одиссеи 2001 года“. Причем не обошлось тут без одного странного на первый взгляд обстоятельства. В одной из последних сцен „Конца детства“ Сверхправитель Кареллен объясняет Яну, почему облик представителей его расы в преданиях землян олицетворяет врага рода человеческого: „…время-нечто гораздо более сложное, чем представлялось вашей науке. То была память не о прошлом, но о будущем… „… ' Это было словно искаженное эхо; отдаваясь в замкнутом кольце времени, оно пронеслось из будущего в прошлое. Скорее не память, но предчувствие“. Кларк впервые приехал на Цейлон в 1956 году. И только тогда, судя по всему, погрузился впервые в культурную, духовную, религиозную среду страны. Но… ведь еще в 1954 году вышел в свет его роман „Большая глубина“, написанный годом ранее. А главным носителем гуманистического начала является там буддистский духовный лидер Маханаяке Тхеро, убеждающий мир в том, что „ранить, убивать живые существа, какие бы то ни было, „… „неправильно“, что „везде, где можно, надо отказаться от убийства“, и тогда все „мы сбросим бремя вины, которое, несомненно, угнетает душу каждого думающего человека при взгляде на тех, кто вместе с нами населяет эту планету“. Какое разительное несходство позиции с действиями Сверхразума из „Конца детства“! ' — Зачем же они все уничтожили? — ахнул Ян. — Возможно, им мешало присутствие чужого разума — даже самого примитивного, разума животных и растений. Нас не удивит, если в один какой-то день они сочтут помехой весь материальный мир“, — or этого объяснения Кареллена, от такого прогноза мороз по коже… Нет, не случайно „Большая глубина“ — один из самых обаятельных романов Кларка. Свидетельством тому является, например, тот факт, что один из элементов созданного кларковским воображением мира, одна из сюжетных линий романа вторично родилась на страницах ранней повести братьев Стругацких „Возвращение. Полдень, XXII век“. Даже такие яркие и самобытные писатели попали во власть обаяния кларковской мечты. Пожалуй, именно с „Большой глубины“ и начинал Кларк поиск разрешения конфликта, пытаясь превратить столкновение „необоримой силы“ с „несокрушимой преградой“ в некий синтез этих сил. И в этом смысле он выступает преемником национальной традиции английской фантастики. Ведь сущность книги, по общему признанию, основополагающей в английской НФ „Франкенштейна“ Мэри Шелли, говоря словами критика Тома Хатчисона, заключается „в примирении, если таковое возможно, души человека с техникой, повелителем которой он надеялся стать“. С „Большой глубины“ начинается в творчестве Кларка и поиск социальной гармонии человечества. Написанный, повторяю, в 1953 году, в разгар „холодной войны“, роман рисует мир будущего, являющийся итогом не конфронтации, а конвергенции. И этой своей идее Кларк верен по сей день. Кларк-любитель и мастер прогнозов. И не удивительно, что, заканчивая разговор о нем, мне хочется высказать и собственный прогноз. Число три обладает для Кларка неким магическим значением. Так, он трижды обращался к своей футурологической работе „Черты будущего“ — первое издание вышло в 1962 году, переработанное-в 1973, а в 1987 — развивающая эту тему книга „20 июля 2019 года“. Три романа составили и „Космическую одиссею“. В 1973 году вышел его роман „Свидание с Рамой“, принесший Кларку небывалый успех, мерилом которого можно считать набор присужденных премий и призов. Судите сами: премия „Хьюго“, присуждаемая любителями НФ; „Небьюла“, учрежденная профессиональными писателями; „Юпитер“, основанная преподавателями НФ; Мемориальный приз Джона У. Кемпбелла, приз Британского общества научной фантастики… Правда, трудно сказать, чем был вызван такой „призопад“- только ли литературными достоинствами романа или еще и тем фактом, что после пятилетнего перерыва „фантаст № I“ вновь вернулся к своему жанру… И вот недавно появился „Рама два“. Не знаю, как скоро дойдет он до советского читателя, но уверен, что из „ворд-процессора“ Кларка рано или поздно появится „Рама три“. Ведь помните, чем кончается „Свидание с Рамой“? „Все, что бы они ни делали, рамане повторяют трижды…“
КОНЕЦ ДЕТСТВА
Гипотезы, положенные в основу этой книги, принадлежат не автору. Земля и Сверхправители Вулкан, вознесший из глубин Тихого океана остров Таратуа, спал уже полмиллиона лет. Но очень скоро, подумал Рейнгольд, остров будет омыт пламенем куда более яростным, чем то, которое помогло ему родиться. Рейнгольд посмотрел в сторону стартовой площадки, запрокинул голову — иначе не оглядеть — до самого верха пирамиду лесов, все еще окружающих 'Колумб'. Нос корабля возвышался на двести футов над землей, и на нем играли прощальные лучи закатного солнца. Настает одна из последних ночей, какие суждено видеть кораблю, скоро он уже выплывет в непреходящий солнечный свет космоса.
Здесь, под пальмами, высоко на скалистом хребте острова, тишина. Лишь изредка от строительства донесется вой компрессора или чуть слышный издали возглас рабочего. Рейнгольд успел полюбить эту пальмовую рощицу; почти каждый вечер он приходил сюда и сверху оглядывал свое маленькое царство. Но когда 'Колумб' в бушующем пламени ринется к звездам, от рощи не останется даже пепла, и это грустно.
В миле за рифом на палубе 'Джеймса Форрестола' вспыхнули прожекторы и пошли кружить, обшаривая темный океан. Солнце уже скрылось, с востока стремительно надвигалась тропическая ночь. Рейнгольд усмехнулся неужели на авианосце всерьез думают обнаружить у самого берега русские подводные лодки!
Мысль о России, как всегда, вернула его к Конраду и к памятному утру переломной весны 1945-го. Больше тридцати лет прошло, но не тускнело воспоминание о тех последних днях, когда Третья империя рушилась под грозным прибоем наступления с Востока и с Запада. Будто и сейчас перед ним усталые голубые глаза Конрада и рыжеватая щетина на подбородке — минута, когда они пожимали друг другу руки и расставались в той разрушенной прусской деревушке, а мимо нескончаемым потоком брели беженцы. Их прощанье — символ всего, что с тех пор случилось с миром, символ раскола между Востоком и Западом. Потому что Конрад выбрал путь, ведущий в Москву. Тогда Рейнгольд счел его выбор глупостью, но теперь он в этом не столь уверен.
Тридцать лет он думал, что Конрада уже нет в живых. И только неделю назад полковник Технической разведки Сэндмайер сообщил ему новость. Не нравится ему Сэндмайер. и уж наверно это взаимно. Однако ни тот ни другой не допускают, чтобы взаимная неприязнь мешала делу.
— Мистер Хофман, — начал полковник самым официальным своим тоном, я только что получил весьма тревожное сообщение из Вашингтона. Разумеется, это совершенно секретно, однако мы решили поставить технический персонал в известность, люди должны понять, что необходимо ускорить работу.
Он многозначительно помолчал, но на Рейнгольда это не произвело особого впечатления. Он уже знал, что сейчас услышит.
— Русские почти догнали нас. Они разработали какую-то систему атомной тяги, которая, возможно, даже превосходит нашу, и строят на берегу озера Байкал космический корабль. Мы не знаем, насколько они продвинулись, но Разведка полагает, что запуск может состояться уже в этом году. Сами понимаете, что это значит. Да, подумал Рейнгольд, понимаю. Идет гонка, и, возможно, ее выиграем не мы.
— А вы не знаете, кто там руководит работой? — спросил он, не слишком надеясь на ответ.
К его удивлению, полковник Сэндмайер подвинул ему через стол лист бумаги — первым в списке, отпечатанном на машинке, стояло имя: Конрад Шнайдер.
— Вы ведь знали многих ученых в Пеенемюнде, так? — сказал полковник. — Может быть, это даст нам какое — то представление об их методах. Я хотел бы услышать от вас характеристики всех, кого вы помните, — их специальность, блестящие идеи и прочее. Конечно, прошло много времени, а все — таки прошу вас припомнить.
— Важен один Конрад Шнайдер, остальные не в счет, — ответил Рейнгольд. — Это был настоящий талант, остальные — просто дельные инженеры. Бог весть чего он достиг за тридцать лет. Притом ему, вероятно, известны все результаты нашей работы, а мы о его работе ничего не знаем. Так что у него серьезное преимущество.
Он сказал это вовсе не в укор Разведке, однако полковник Сэндмайер, видно, готов был оскорбиться. Но только пожал плечами.
— Это, как вы сами говорили, палка о двух концах. Мы щедрее на информацию, потому продвигаемся быстрее, хотя и выдаем кое-какие секреты. В ведомстве русских, наверно, они и сами не всегда знают, как у них идут исследования. Мы им докажем, что Демократия первой достигнет Луны.
Демократия… Экая чушь! — подумал Рейнгольд, но не так он был глуп, чтобы сказать это вслух. Одному Конраду Шнайдеру цена больше, чем миллиону ваших избирателей. А чего достиг за это время Конрад, когда за ним стоит вся производственная мощь Советского Союза? Быть может, в эту самую минуту его корабль уже взлетел с Земли… Солнце, что покинуло остров Таратуа, было еще высоко над Байкалом, когда Конрад Шнайдер и помощник комиссара по ядерным исследованиям медленно пошли прочь от испытательного стенда. В ушах еще отдавался оглушительный рев двигателя, хотя громовые отголоски его за озером смолкли десять минут назад.
— Отчего такое уныние на лице? — спросил вдруг Григорович. — Вам бы радоваться. Через месяц мы полетим, и янки лопнут от злости.
— Вы, как всегда, оптимист, — сказал Шнайдер. — Двигатель, конечно, работает, но не так все просто. Правда, теперь я не вижу серьезных препятствий, но меня беспокоят известия с Таратуа. Я вам уже говорил, Хофман — умница, и за ним стоят миллиарды долларов. Фотоснимки его корабля не очень отчетливы, но, похоже, он почти закончен. А двигатель, как нам известно, он испытал еще пять недель назад.
— Не беспокойтесь, — засмеялся Григорович. — Сюрприз поднесем мы им, а не они нам. Не забывайте, они о нас ничего не знают.
Шнайдер совсем не был в этом уверен, но предпочел умолчать о своих сомнениях. Не то, пожалуй, мысль Григоровича пойдет разными сложными путями, а если какие-нибудь секретные сведения просочились наружу, нелегко будет доказать, что ты ни при чем.
Он вернулся в здание администрации, часовой при входе отдал ему честь. Военных тут не меньше, чем техников, хмуро подумал Шнайдер. Но жаловаться нечего, так у русских принято, зато работать они ему не мешают — это главное. В целом, за немногими досадными исключениями, надежды его сбылись, и все идет хорошо. И только будущее покажет, чей выбор лучше — его или Рейнгольда.
Он уже составлял свой окончательный доклад, как вдруг послышались крики. Минуту-другую он еще сидел за столом, недоумевая, что могло нарушить строгую дисциплину космического центра. Потом подошел к окну и впервые в жизни изведал настоящее отчаяние.
Рейнгольд спустился с холма, небо вокруг было ужа усыпано звездами. Авианосец по-прежнему шарил по глади океана пальцами прожекторов, а подальше на берегу строительные леса вокруг 'Колумба' засверкали огнями, будто рождественская елка. Лишь высоко взнесенный нос ракеты темнел, заслоняя звезды.
В жилом доме гремела по радио танцевальная музыка, и Рейнгольд невольно зашагал быстрее, в лад ей. Он почти уже дошел до узкой дорожки, проложенной вдоль пляжа, и вдруг то ли странное предчувствие, то ли едва уловимое краем глаза движение заставило его замереть на месте. Озадаченный, он обвел взглядом берег, море, снова берег; не сразу он догадался посмотреть на небо.
И тогда Рейнгольд Хофман понял, как понял в тот же самый миг и Конрад Шнайдер, что гонку он проиграл. Понял, что отстал не на недели и не на месяцы, как боялся, а на тысячелетия. Громадные тени неслышно скользили среди звезд, в такой вышине, что он не смел даже представить, сколько до них миль, и его маленький 'Колумб' был перед ними все равно что перед самим 'Колумбом' — долбленые лодки времен палеолита. Нескончаемо долгую минуту Рейнгольд смотрел, и смотрели все люди на Земле, как величественно и грозно спускаются исполинские корабли, пока его слуха не достиг свист, с каким они рассекали разреженный
