смогу с первого захода, например, сплести ременный кнут, но подумаю, вспомню и сделаю. Потому что эта народная школа учит не автоматическому умению делать то или другое, а и соображению. Нам показывали, как надо делать, а потом ставили в такие условия, так все подстраивалось, что ты должен сделать, если хоть немного уважаешь себя. И так всюду, во всем. Дома, на улице, в поле.
Не вспомню теперь, по какому стечению обстоятельств мы с Федькой Чуяном взялись пасти колхозное стадо. Это было большим доверием со стороны колхозного руководства, и мы с ним гордились таким доверием, работали старательно.
Нам вручили по верховой лошади — ему молоденького жеребчика, каурого, с белыми пятнами, мне пегую старую кобылу, которую, чтоб заставить пробежать рысцой,
надо было стегать хворостиной по ушам. Я понимал, что мне дали ее из соображений безопасности — я не умел еще ездить рысью или галопом; заведующий МТФ был, видно, осторожным и добрым человеком. Но мне надо было выучиться ездить рысью и галопом. И я выучился. И довольно быстро. Потому что «учителем» моим был Федька Чуян. Потому что его самого когда?то учили так же терпе ливо и мудро.
Давно это было. Так давно, что и не верится.
…Теперь мы сели в кружок на краю поля № 11, что возле фермы № 1. Комбайнеры и я с ними. У них перекур, за штурвалами их сменили помощники. Можно отдохнуть, обменяться мыслями, спланировать работу на завтра. Погода стоит хорошая, все идет по плану, нормально.
Я еще не признался, что когда?то жил в Придорожной. Потому что еще не уверен, тот ли это Славик Бондарь, который крутился тогда возле нас? Тот ли это Саша Рогачев, который жил напротив стариков Семеновских? Прошло ведь сорок лет! А расспрашивать не решаюсь, мне кажется, что сейчас неуместно пускаться в «лирику». Тем более, мы урвали буквально минутку, используя этот короткий перекур, чтоб поговорить о деле. Спрашиваю:
— А как, с чего все началось, что вы объединились в звено? — и смотрю на Александра Петровича Рогачева.
Он слегка смущен тем, что я обратился именно к нему. Поднял за козырек фуражку и натянул на лоб поглубже, чтоб спрятать смущение в глазах. Неторопливо, веско говорит:
— Мы тики получили новые комбайны, — Умолкает и долго смотрит на звеньевого. — Вин и дэнь не поробыв, и в его поломка…
Это, значит, у Головко.
— Поломка серьезная — передний мост. — Он возмущается задним числом: — У нового комбайна!.. Ну вот. Думаю, надо помочь. И став помогать.
Головко утвердительно кивает головой: «Так, так». Улыбается светло. Видно, ему приятно вспомнить, как товарищ пришел на помощь.
— А потом разговорылысь, мол, ото бы так умисте и робыть… — сказал Александр Петрович и умолк, мол, дальше все ясно. Я всматриваюсь в его лицо. Его черты отдаленно кого?то напоминают мне. И эта вот манера не говорить лишнего.
Подключился Вячеслав Иванович Бондарь:
— Ото ж, как говорится в пословице, гуртом и батька хорошо быты. Так и в звени. Колы мы робылы порознь, тико ото и думаешь, шоб не поломаться. А тэпэричка байдуже. Один поломався — три осталось, роблять. А там и цей поспие.
Просто. Предельно просто: гуртом в беде лучше, способнее, чем в одиночку. Комбайн — махина огромная, некоторые его узлы не то что вдвоем, втроем и даже вчетвером не поднять. А когда их восемь, то им сам черт не брат.
Это одна сторона дела.
Другая — оказалось, что работа звеном снимает многие проблемы. Например, учет намолота. Сколько было конфликтов: кому?то записали лишний бункер, кому?то не записали законный. Теперь за звеном закреплены определенные машины. Она отвозят зерно только от этой группы комбайнов. Исчезла проблема контроля за качеством жатвы и обмолота. То, бывало, не найдешь крайнего — у кого это на стерне остались нескошенные огрехи или необмолоченные колоски? Теперь за звеном закрепляется поле или часть его, и если на их половине нашли необмолоченный колосок, — в ответе все звено.
Жатва-82 складывалась трудно. Впрочем, легкой жатвы, говорят, не бывает. У каждой свои трудности. Но в этом году, кроме беспрестанных дождей, еще выпал град, побил и положил посевы на 361 гектаре.
В отделении, возле весовой на току мы встретились с секретарем парткома колхоза, ответственным за жатву в этом отделении, Василием Николаевичем Томазовым. Худощавый, с усталым озабоченным лицом, он выслушал меня и сказал: «Хорошо. Я сейчас». Отдал какое?то распоряжение весовщикам и вернулся.
— Если вы готовы, — сразу за дело.
Я был готов.
Через десять минут мы уже в поле, возле комбайнов лучшего звена Анатолия Федоровича Головко и звена № 2 Георгия Яковлевича Поддубного.
Комбайны работают, над полем, опушенным со всех сторон лесополосами, туг и там клубятся столбы пыли; снуют туда — сюда машины, отвозящие от комбайнов зерно,
тут же крутится заправщик и трактор «Беларусь», снабжающий комбайны тележками для сбора половы, и еще трактор с навесным трехлемешным плугом, делающий противопожарные борозды.
Для меня это пока общая картина жатвы: комбайны, машины, тележки, заправщики. Но я знал уже по опыту, что через несколько минут эта картина начнет наполняться живыми впечатлениями.
Василий Николаевич извинился — через полчаса планерка в правлении, надо быть там. «Вы пока тут присматривайтесь, я подскочу через часок, полтора…»
А чего присматриваться? Я двинулся по стерне к ближайшему комбайну. Он шел мне навстречу. Впереди него курчавый, с залысиной, запыленный человек вилами старательно поднимает крайние полегшие слегка колоски, чтоб они попали под косилку. Я еще не знаю, кто этот человек, но он уже мне чем?то симпатичен. Наверно, аккуратностью в работе. Это первое впечатление, первый штрих из трудовой жизни знаменитого звена хлеборобов.
Он только кивнул мне, не отрываясь от дела. Я, понимая важность его занятости, не стал отвлекать, молча пошел рядом. И только когда он перестал работать вилами, потому что дальше пошла ровная «стеночка» стеблей, я сказал: «Мне Головко Анатолия Федоровича».
Он поднял глаза на кабину, где за штурвалом сидел человек, не видный снизу за жалюзи, закрепил вилы в держателе и поднялся по сходням на комбайн.
Вскоре на стерню ко мне спрыгнул сам Анатолий Федорович.
Мужчина лет сорока — сорока двух, с простым спокойным загорелым лицом, темными внимательными глазами. Неспешно подошел, мы познакомились и чуть приотстали от грохочущего, извергающего тучи пыли комбайна.
Ничего особенного в этом человеке я не заметил. Это мне тоже понравилось, и я подумал — наверно, по — настоящему значительные люди не приметны с виду.
Такими были мои первые впечатления.
Впрочем, я не совсем прав. До этого на меня произвела впечатление усадьба отделения. Красивое место, капитальные здания, большие тенистые деревья, цветник. Его поддерживают в хорошем состоянии учетчица Анна Петровна Кулинич в порядке физической разминки, когда устанет работать за столом, весовщик Анна Дмитриевна
Третьякова да и заведующая столовой, она же старший повар Валентина Андреевна Шнигаревская. В столовой, которой она заведует, кстати, просторной и неплохо оборудованной, питаются все — местные и прибывшие на помощь хлеборобам. При столовой огород — свежие овощи к столу.
Мы с Анатолием Федоровичем неотступно следовали за комбайном. Звеньевой то и дело поглядывал на свою машину, подбегал, что?то там поправлял на ходу, подавал какие?то знаки штурвальному, иногда нагибался, подбирал незахваченный колосок и кидал его на несжатую ниву.
Мой интерес к их почину пришелся ему по душе, и он старался как можно шире и глубже раскрыть
