надо ж, какой?то негодяй…» Еле успокоила. Ушла она, не работает. Так жаль.
К нам подошел молодой человек.
— Извините, — сказал он, — я к вам, Раиса Васильевна. Понимаете, наш отдел переселили в новое здание. Очень просим вас дать нам пару цветков. Знаете, лист у них такой тонкий, ажурный…
— Аспарагус? Что ж, пожалуйста, пойдемте.
Мы пришли в цветочную оранжерею. Боюсь, чтоб слова «цветочная оранжерея» не прозвучали здесь слишком громко. Вообще?то это небольшое помещение, но зато — истинное зеленое царство! В разной величины горшках на полу и на стеллажах — множество цветов. Здесь же весь рабочий персонал «зелентреста». Женщины поливали, пересаживали и мыли цветы.
Помню, шел дождь. Я спешил перейти двор. Откинув капюшон плаща, огляделся вокруг. Дождь шлепал по мокрому асфальту, шумела вода в водосточных трубах. Нигде ни души — все укрылись от дождя, и я не сразу заметил три согнутые фигуры на крайнем цветнике, там, где жирно лоснился свежий чернозем. Подошел ближе и увидел, как женщины прокалывали землю палочками и сажали цветочную рассаду, стебельки которой беспомощно роняли головки.
Я бы не сказал, что в это время лица женщин светились радостными улыбками и в глазах у них горел трудовой задор… Ноги по щиколотки утопали в черной грязи, на руки налипала грязь. По лицам скатывались ручейки.
Работницы глянули на меня строго и чуть с завистью…
А сейчас я им позавидовал. Позавидовал свежести и прохладе, царившей в оранжерее. И еще позавидовал тому, что вот любая из них может повести меня по территории комбината и сказать:
— Я вырастила эти цветы, посадила вот этот кустарник и вот эти тополя, эти кипарисы, эти розы, этот самшит, эти шатры из виноградных лоз, все это разноцветье. Вот, любуйтесь!
Хотел бы я так же ощутить результаты своего труда.
…Раиса Васильевна долго выбирала цветок, наконец выбрала и подала его парню.
Лицо его посветлело.
Видимо, на какой?то миг душа его по — особому распрямилась. Разгладились на лице морщины. Трогательная, по-детски наивная улыбка заворожила. Мне хотелось видеть его таким всегда. Я шел и думал: «Жизнь сложна! Душа и сердце наши всегда напряжены, и потому часто мы суро
вы. Но стоит прикоснуться, хотя бы взглядом, к родной природе, и человек светлеет. Она вдыхает в нас добрый дух и свежие силы»…
В. РОТОВ. «Советская Кубань».
10.09.1965 г.
СЕРДЦЕ ПОДСКАЖЕТ
В прошлом году, когда решали, куда выехать на жатву, я вдруг почувствовал: пришло время сказать слова благодарности жителям станицы Придорожной, особенно Маслиевым Ксении и Усте, приютившим нас после эвакуации из Новороссийска в 1941 году. И назвал Каневский район, колхоз имени Калинина. Был уверен, что среди лучших хлеборобов колхоза обязательно найду тех, кто когда?то поделился с нами кровом и хлебом. Думал так — хорошие люди всегда хорошие.
В колхозе мне сразу назвали первое отделение, где заведующий Алексей Иванович Донцов. А в отделении назвали лучшее звено комбайнеров Анатолия Федоровича Головко.
Звено известно тем, что первым в колхозе подхватило почин работать по единому наряду. Четыре комбайновых экипажа объединились в одно звено и стали работать в один «котел». Все и радости, и горести — поровну. Трудно переоценить важность этого союза в напряженные дни страды, когда не то что час — погожая минута на счету. И вот они, комбайнеры: Анатолий Федорович Головко, Александр Петрович Рогачев, Лука Федорович Головко, Вячеслав Иванович Бондарь; помощники: Николай Николаевич Семеняка, Николай Федорович Антипов, Николай Филиппович Пелюх, Юрий Александрович Рогачев — сын Александра Петровича. В этом году окончил десять классов.
Огаршему в звене, Луке Федоровичу, — 54 года, младшему, Юре Рогачеву, — 18. Все из Придорожной. Здесь и старожилы, и приехавшие уже после войны. Когда мы разговорились, то я подумал: этот Вячеслав Иванович Бон
дарь — не тот ли Славик Бондарь, который всегда крутился возле нас, мальчишек постарше, в те далекие военные годы? Это был покладистый, очень компанейский мальчишка. Уважительный и отзывчивый.
…Мы жили одно время в домике, что стоял наискосок через дорогу от их дома. У него была добрая, подельчивая Мать, тетя Ульяна. С нами водились две его старшие сестры — Зойка и Райка, так мы называли тогда друг друта: Зойка, Райка, Витька, Толька. Не по причине пренебрежения, так было заведено у подростков. Парубки и девчата постарше называли друг друга Павло, Петро, Валентина…
Мы, подростки, играли на улице, шастали за околицей станицы, лазали по садам, а вечерами норовили прорваться в клуб, где крутили кино. Электричества тогда не было. Мы по очереди крутили ручную динамо — машину, напрягались из последних своих силенок, лишь бы пустили в кино. Крутили попеременно, попеременно глядели фильм в маленьком душном зале, переполненном народом, сидящим прямо на полу, на доливке.
Закадычным моим другом был Федька Чуян. Сын всей станицы, полубесиризорный мальчишка, которого по очереди и без очереди подкармливали, обстирывали, обшивали сердобольные станичные женщины. И моя мама отдала дань воспитанию Федьки. Однажды она пошила нам с ним одинаковые майки и штанишки, наподобие теперешних шорт, из тонкой мешковины. Мы стали почти братьями.
Мы с ним были чуть постарше других мальчишек и поэтому однажды попросились в бригаду на работу. Нам разрешили. Гордые, мы вместе со взрослыми вставали пораньше, до восхода солнца, собирались у правления колхоза «Красная звезда», садились на арбу, запряженную быками, и ехали в «степ», как тогда говорили.
Нас определили в бригаду № 3, что была за линией железной дороги, за профилем (автомобильной дорогой на Каневскую).
В поле мы выполняли разные работы по заданию бригадира: пололи с женщинами осот штрыкачками (заточенными лопатками, насаженными на конец палки). Идешь по ниве и подрубаешь сорняк под самый корешок.
Подвозили воду работающим в поле, работали на конных граблях, скирдовали солому и даже косили на лобогрейках. Нам начисляли настоящие трудодни, по ним выдавали настоящие продукты и зерно, нам было тогда по одиннадцать, двенадцать.
Скажу откровенно — мне, городскому мальчишке, нелегко было прижиться в среде сельских ребят. Их смешил наш городской говор, особенно слово «что». И я научился балакать. Мы, городские, были во многом неумехами по сравнению с сельскими мальчишками, и нас учили всему упорно и даже жестоко. Над нами смеялись за малейшую промашку: копнул лопатой не так (штык надо держать почти перпендикулярно, а не наклонно) — и тебе выговор с издевочкой; срубил тяпкой ботвинку на прополке картофеля — опять выговор — уметь надо! Впрочем, это не только у мальчишек, у взрослых тоже. Неумелость высмеивается самым решительным образом. И если ты еще не прислушиваешься к критике — тебя засмеют.
Поэтому мы упорно учились орудовать лопатой, тяпкой, косой, учились плести ременные кнуты, ездить на лошади, запрягатБ, распрягать, нуздать, путать, поить. Не дай бог, напоишь лошадь «горячую» с ходу. Надо дать животному остыть.
Того, что должен уметь делать сельский мальчишка, не перечесть. Поэтому адаптация в их среде далась нам нелегко. Это была суровая, но в чем?то высокая школа. Человек, тем более мужчина, должен уметь делать все. Эта старинная народная заповедь здесь по инерции соблюдалась свято, даже мальчишками. И я до сих пор благодарен сельчанам за эту школу, которая делает человека сильным именно потому, что он умеет в жизни практически все. Конечно, многое из того, что умел, я забыл, потому что отошел от тех условий жизни (сразу же после освобождения Новороссийска мы уехали домой), и, может, не
