— Ах, старик, — вздыхал Женя. — Как здорово было б: лес, горы и парное молоко… Впечатление на всю жизнь!
Мы шли и любовались видами. Картины природы менялись с каждым нашим шагом. Речка скачет по камням, а впереди тихая заводь с водой бутылочного цвета. Тропа вьется по — над берегом — то у самой воды, то уведет чуть в сторону, покажет лужайку в цветах или одинокий развесистый дуб. Проведет сквозь березовую или осиновую рощу, снова выведет к речке да с таким видом, что мы невольно останавливались и любовались. Вдруг тропа повернула от речки и круто пошла в гору, которая ночью нависала над нами. И вскоре мы оказались на невысоком перевале. С перевала далеко видны горы, распадки, заросшие лесом, пронизанные солнцем. В ущельях поблескивают серебром быстрые горные речки.
На перевале отдохнули, попили воды. Посидели молча на своих рюкзаках, глядя на заросли разнотравья, на цветы и слушая пение птиц. Перед нами неохватная цепь гор, над нами небо в солнечной пыли, из леса веет легкой про
хладой. Солнышко припекает нам спины. Мы оба видим, как возле большого соцветия василистника, похожего на стоячую гроздь маленьких солнц, деловито и вроде даже с раздражением гудит шмель. Что?то ему не удается в его шмелиной работе. Я слежу краем глаза за Женей. Он доволен. И от того, что ему хорошо, я испытываю почти блаженство. Я знал, что Женя обязательно напишет об этом небе в солнечной пыли, о травах в рост человека, о прохладе, которая веет из близкого леса, о речке, беззаботно прыгающей с камешка на камешек, о плечистых горах. И он действительно напишет обо всем об этом. «Да, это были тени. Они уже окутали вершины гор и ползли в долину, подбирая солнечный свет темными бархатными губами». Или вот: «На горе, с которой спустился дождь, клубилось солнце. Над вершиной встала мокрая, пушистая радуга». «Дождь еще стучал по земле, листьям, воде, но это уже было отступление. Товарищи вылезли из?под дерева, и пока дошли до ручья, солнце уже окончательно вытеснило мглу из ущелья. Глорский и Кутшцев сели на горячие, дымящиеся камни. Дымилось все: земля, лес, ручей, даже небо. По верхушкам вдруг прошуршал ветерок, кинул пригоршню капель, принес запах вымытых гор».
Руководителем нашего творческого семинара в Литинституге был Кузьма Яковлевич Горбунов — один из старейших советских писателей, замеченный в свое время Горьким, который и дал молодому тогда писателю доброе напут ствие. Его роман «Ледолом» Горький оценил как «хорошую книгу, правдиво запечатлевшую Октябрь в деревне».
Кузьма Яковлевич был серьезным, вдумчивым руководителем. Семинар у нас был небольшой: человек двенадцать. Народ подобрался разный, были и молодые ребята, и люди в возрасте. Были такие, которые не имели еще публикаций, их приняли по рукописи, а были и такие, которые уже имели книгу. Например, Володя Журавлев — Доманский, который издал роман. Правда, за шесть лет учебы в институте он написал всего один рассказ «Двое», и на этих «своих «Двоих», как подметили ребята, он ухитрился прийти к госэкзаменам. Были и такие, которые за время учебы в Литинституте не показали нам ничего. Например, Николаев. Самый пожилой среди нас. Он писал какой?то большой роман, не в томах, а в мешках. «Роман в десяти мешках». Был в нашем семинаре и совсем юный парнишка (фамилию не помню, а звали его Валерой), ему было всего девят
надцать, но он поступил с романом. Правда, в рукописном виде. После первой же осенне — зимней сессии он «отсеялся». Послушал лекции, посидел на творческом семинаре, сказал «не в коня корм» и ушел из института.
Был в нашем семинаре и Саша Ольшанский, теперь известный прозаик. Он мало с нами общался, жил где?то на квартире. Потом женился на москвичке и совсем «испортился». Я хорошо помню, как мы обсуждали его рассказы на семинаре. Те самые рассказы, над которыми потешались наши «маститые» семинаристы. Те самые рассказы, которые потом вошли в его прекрасный сборник «Китовый ус», изданный в Москве в 1981 году. И в том числе рассказ «Портос» про шкодливого, с характером, кота. Этот кот, переступая низкий порожек флигеля, «отряхнул каждую лапку в отдельности от мнимой грязи». Чем вызвал реплику старой женщины: «Ишь ты, какой культурный!» Эта реплика из рассказа Саши Ольшанского надолго стала у нас как бы предъявительской хохмой.
Вообще мы относились к творчеству друг друга строго и чуточку свысока.
У меня сохранились записи, что?то вроде протокола одного из творческих семинаров, датированные 16.10.1965 года. Обсуждали мы рассказы «Милитриса» и «Утренние гудки». Не помню чьи. В этом обсуждении приняли участие: Лавров, Николаев, Стариков, Дубровин, Кононов, Ротов. Кузьма Яковлевич сделал заключение. В своем заключении коснулся всех нас. Кое — кого похвалил, меня тоже.
Когда выступал я, Женя взялся вести протокол. Но не записал ни одного слова из того, что я говорил. «Забыл, старик, — сказал он. — Очень хотелось послушать тебя». Зато когда выступал Кузьма Яковлевич, он сделал такую запись: «Рогов находится в брожении. Когда перебродит, он станет интересным, спорным, а может, даже великим писателем (Горбунов)».
Он издевался надо мной, потому что Кузьма Яковлевич благоволил ко мне. Это между нами не почиталось. Мы все были ниспровергателями и гениями.
Кузьма Яковлевич понимал эту нашу слабость и относился к нам снисходительно и добродушно.
Однажды он пригласил нас, весь семинар, к себе на загородную дачу. Он и его жена приняли нас радушно. Угостили чаем. А мы вели себя, как мальчишки.
Кузьма Яковлевич замыслил эту встречу как продолжение семинарских занятий. Мы поняли это сразу и ста
рались уйти от делового разговора. Дурачились, отвлекая его внимание. При этом переглядывались между собой и перемигивались. Особенно «старался» Валя Смирнов. Самый талантливый из нас, как мы тогда считали. И в самом деле, это был талантливый человек, но запущенный, неорганизованный в быту. Маленького роста, тощий, похожий на мышонка, он был вечно голодный и одинокий. Но был тонкий стилист. Маг и чародей слова.
Кузьма Яковлевич проводил занятия продуманно и целенаправленно. На каждом занятии, кроме разбора наших сочинений, он рассказывал о классиках литературного мастерства, водил нас на «кухню» писателя, как мы выражались. Но больше нажимал на теорию. Сегодня о роли диалога в художественном произведении как выразительном средстве характеристики персонажа. Завтра об интерьере, или о пейзаже, или о внешности героев…
Женя во время таких разговоров откровенно скучал и отпускал негромко, так чтоб только я мог расслышать, колкие реплики в адрес преподавателя. К примеру, Кузьма Яковлевич говорит о том, что в художественном произведении нужно в соответствии с замыслом и одевать героя (героиню)… Женя шепчет мне: «А лучше раздевать…»
Между ним и Кузьмой Яковлевичем с первого дня установились подчеркнуто — корректные и в то же время какие?то антагонистические отношения. Роль ученика Женя терпел нехотя. Правда, и в учителя никогда не набивался. Мне кажется, уже тогда, в годы учебы в Литинституте, он хорошо знал жизнь и свое дело. И жил как бы с опережением. Иной раз мне даже казалось, что он уже прожил одну жизнь и вернулся в молодость, чтобы теперь с молодыми силами и мслодой >нерггей рассказать о прожитом.
Повесть (Грибы на сфа; ьте» была опубликована в «Подъеме» в май июньс. ом i омерэ в 1964 году. То есть менее чем через год после нашего поступления в институт. Значит, в то время, когда он скучал на лекциях и творческих семинарах в первую нашу осенне — зимнюю сессию, повесть была уже написана и одобрена, как потом станет известно, самим Гавриилом Троепольским.
Конечно, чтобы написать такую повесть, надо обладать талантом. «Грибы на асфальте» написана мастерски.
А мы еще ничего не знаем, и Женя нам ничего не говорит. Мы сидим с ним на занятиях творческого семинара, слушаем о том, что в художественном произведении каждая деталь должна играть на замысел. Я воспринимаю
это как должное, как учебу. А Женя похехекивает. Он уже все, оказывается, знает. Для него это азбучные истины. Хотя литературному мастерству его никто не учил. А он откуда?то все знает. Он уже автор «Грибов…» Очевидно, это и был тот случай, когда мы говорим: дано свыше.
Я лично удивлялся такому его снисходительно — насмешливому отношению к занятиям и не одобрял. Я думал, что он много мнит о себе. Я же ведь не знал, что хожу по Москве, сижу на лекциях, спорю на семинарах, обедаю в кафе, сплю в одной комнате с автором повести, которая сразу обратит на себя внимание…
