— Ну хорошо. Завг: ра.
Р>есь этот день он был молчалив и скучен. Я понял — отдых ему уже надоел он хочет работать.
На следующий денэ он ьстал рано. Сказал коротко:
— Поехали.
Без лишних слов, под вздохи моей мамы мы собрались и отправи/ись на автс зокзал. Би. этой на автобус уже не было, мы взяли такси и поехали ь Краснодар. Шофер попался лихой, домчал за два часа. Езда была похожа на гонки. Женя шепнул мне на ухо (мы с ним сидели на заднем сидении): «Гонки за судьбой». На поворотах колеса визжали от напряжения. В лобовое стекло светило встающее, яркое и пока не горячее солнце.
Я сбоку поглядывал на Женю, он спокойно и отсутствующе смотрел вперед, казалось, равнодушный к желтым нивам, бегущим сбоку дороги, к зеленым горам вда ли, заходящим с тыла, к ослепительному солнцу, встающему навстречу, к отчаянному визгу тормозов на поворотах. Он был уже в работе. Его захватила какая?то мысль. Не знал я тогда, что он дерзнет со скромным билетом на балкон войти в зал, где великие умы человечества собрались поспорить «Зачем ты?»
Печальный эпилог
Я написал эту повесть и засобирался в Москву, чтобы показать ее Жене. Послал ему письмо Правда, по старому адресу, я не знал, что они переехали на новую квартиру. Женя не ответил. Наверно письмо не дошло. А может в то время ему было не до меня. У него, как я узнал потом, были большие неприятности по работе. Устроили ему эти неприятности те, кому он больше всех помогал, кого поддерживал. Сработал закон подлости: ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
Я закончил повесть в октябре 1985 года, а в декабре
Женя уже не работал в «Крокодиле». Ему поручили организовать и возглавить Клуб сатириков в СССР. Хотя Женя и говорил своим близким, что принял уход из «Крокодила» спокойно и что?де он давно думал перейти на профессиональное положение, однако переживал и тяготился дома. Он был из тех людей, которые привыкли жить под большим напряжением. Его неотступно мучил все тот же вопрос, который мучил героя его повести «Билет на балкон» Глорского — «Зачем ты?» Зачем ты, если ты не у дел? Работа дома за письменным столом, безвылазно, в неполных пятьдесят лет, видно, не устраивала его. И это понятно: человек он огромных возможностей, необыкновенной работоспособности! Как потом мне рассказывала Людмила Максимовна, его жена, он обрадовался предложению возглавить Клуб сатириков. И со всей энергией взялся за работу. В тот день, 15 июня, ему позвонил домой Сергей Владимирович Михалков и сказал, что вопрос об организации Клуба сатириков окончательно решен в ЦК и он, Женя утвержден его председателем. Все будет хорошо. Это было в первой половине дня. А во второй половине, к вечеру, ему стало плохо. Вызвали «скорую». Его забрали в клинику в реанимацию. Принятые меры не помогали: инфаркт углублялся. Людмиле Максимовне уже нельзя было находиться в палате. Перед тем, как уехать домой, она вошла к нему. Он попросил пить. Потом она уехала. А вскоре ей позвонили — Женя скончался.
Смерть — штука страшная. А такая вот, когда человек еще сравнительно молод и практически здоров, — просто нелепа. Месяц Женя не дожил до своего пятидесятилетия, Он ушел из жизни в расцвете творческих сил. Он ушел, когда больше всего мог бы сделать. Когда о негативных явлениях в нашей жизни заговорили в полный голос. Он ушел в то самое время, которое приближал неустанно всеми силами души, своим замечательным талантом.
Только что я закончил читать его повесть «Курортное приключение». Она вышла в 1980 году. В его повести рассказано с обычным дубровинским смешком о жуткой судьбе человека. Холин — это образ общества, а точнее, лучшей некоторой части нашего общества, пораженной страшным недугом — пьянством. Физический недуг Холина, его болезнь, воспринимается вторым планом. Зато психический! Это комшарное смешение сна и реальности. За ним маячит зловещая тень социального недуга — разбщенность людей, одиночество, душевный дискомфорт и пьянство на этой почве. Стремление уйти от реалий жизни, уйти в некий мир, где хоть кажущийся душевный комфорт. Та социальная среда, в которой Холин жил, и в которой он получил смертельное проникающее ранение, вытолкнула его. Вежливо, даже заботливо — снабдив путевкой в «наркомовский» санаторий. Однако с надеждой, что он оттуда уже не вернется. Он это понимает и почти сознательно ищет смерти. Как ищет смерти герой на бранном поле, отторгнутый обществом, любимой женщиной, осужденный молвой. Ужасна судьба отторгнутого Холина. Но не менее ужасна и судьба общества, отторгнувшего его. Общества, погрязшего в зависти, нечестивости и бездушии. Женя органически не переваривал в людях пошлость, самодовольство и ханжество. Он едко высмеивал карьеристов, интриганов и тупоголовых столоначальников; он хотел, чтоб люди быстрей научились уважать и беречь друг друга. Сатира и юмор во все времена, у всех народов были самым тяжким и рискованным занятием. Нелегким хлебом сатира кормится и у нас. А были времена, когда ей просто затыкали рот. И все?таки она жива! Жива не смотря ни на что! Жива, потому что она живуча, жива и потому, что у нас пока хватает ума терпеть ее. А когда мы научимся еще и уважать, тогда мы увидим себя во всей красе. Римские императоры в колыбельные времена человечества, и те уважали сатиру. Они держали при себе штатных хулителей, дабы не зарываться в быту и делах. Смех выравнивает человека, выжигает плесень в темных закоулках души. Смех — оружие острое. Смех — это скальпель, с помощью которого оперируют самый тонкий, самый важный, самый сложный и самый необходимый человеку «орган» — душу. И не всякому доверяется этот скальпель, Природа вкладывает его в руки самым умным из людей, самым чутким, самым добрым, самым прозорливым. Обладая этим исключительным оружием, сами эти люди подчас бывают беззащитными, легкоранимыми и даже наивными против интриг. Беззубыми в грызне человеческой. Десять лет Женя был главным редактором «Крокодила»! Десять лет в пекле человеческих страстей! Ведь «Крокодил» — это не «Огонек», где большей частью цветные картинки из нашей жизни. (По крайней мере, было так.) «Крокодил» призван высмеивать, бичевать, выкорчевывать все то, что мешает нашему обществу развиваться и процветать. Являясь центром сатиры многонациональной России, этот журнал обязан высвечивать уродство «и
только отдельного обывателя, но и целых явлений в жизни общества. Высмеивать не только периферийных недотеп, а и столичных прожженных проходимцев. В этом огромном сатирическом котле заваривались порой такие крутые каши, такие соленые и наперченные, что у некоторых, для кого они предназначались, случался заворот кишок. А потому сыпались ответные удары. В том числе и запрещенные. Это не могло не сказаться на здоровье. Плюс домашние проблемы. Плюс личные слабости. Но самое больное — это удары тех, кому доверяешь, на которых опираешься. И Женя, знавший насквозь человеческую суть, проникший в самые тайные глубины психологии; умный, проницательный Женя, оказался бессильным против интриганов. А может, он не замечал их? Считал ниже своего достоинства замечать? Ибо знал источник интриг — зависть. Зависть! Эта мерзкая спутница наша. Самое живучее, самое отвратительное, самое ядовитое свойство человека! Она отравляет жизнь не только тем, кому завидуют, но и тем, кто завидует. И поистиие мы не знаем, кому тяжелее, кого больше жалеть. Жени нет. Он умер и унес с собой свои боли. А завистники остались, снедаемые завистью и дальше. Кому теперь они завидуют? Ведь завидуют же кому?то. И мукам их нет конца. Их сжигает зависть на медленном огне. Право, какая гадкая, какая мерзкая жизнь!
Последние годы мы с Женей почти не общались. Изредка перезванивались. Когда мне доводилось бывать в Москве, я заходил к нему в редакцию буквально на несколько минут. В те несколько минут, которые я сидел у него в кабинете, он часто отвлекался: то телефон, то сотрудник зашел по какому?либо вопросу. Урывками, мы наскоро обменивались информацией, и я торопился откланяться, потому что видел, как он занят. Он так уста зал за день, рассказывала Людмила Максимовна, что вечером, придя домой, едва находил в себе силы поужинать. Иной раз она неделями не могла поговорить с ним о семейных делах. «Устал, мать, давай отложим на завтра». А назавтра то же, и послезавтра то же. И так неделями. А иногда, занятый мыслями, он даже не слышал, что она ему говорит. И при всем при этом он находил в себе силы писать книги. За свои неполные 50 лет жизни и 22 года творчества (если отсчет вести с выхода «Грибов» в
