Ближе к истине

Некоторым, в связи с этим, кажется, что у Николая легкая творческая судьба. На самом же деле — не дай Бог никому такой. Сразу замеченный, он смог издать второй сборник стихов лишь десять лет спустя после первого. И то благодаря помощи нашего коллеги поэта Анатолия Рудича.

Я узнал о молодом талантливом поэте по разговорам в писательской организации. Мол, где?то в сельской глубинке появился исключительно талантливый поэт. А на одном из писательских собраний, проходившем, помнится, в кабинете ответсекретаря, услышал стихи Николая Зиновьева:

Меня учили: «Люди — братья,
И ты им верь всегда, везде».
Я вскинул руки для объятья
И оказался на кресте.

Стихи прочитал С. Хохлов. В комнате раздался гул одобрения. Сергей Никанорович только руки вскинул: «Что вы! Поэт Божьей милостью!»

Я был потрясен мыслью, выраженной всего в одном четверостишье. Я еще не знал, что у этого стихотворения есть продолжение:

Но я с тех пор об этом «чуде»
Стараюсь все?таки забыть.
Ведь как ни злы, ни лживы люди —
Мне больше некого любить.

Два четверостишья, а то и одно, — излюбленная форма творчества Николая Зиновьева. Однако это ему не мешает быть почти всегда оригинальным и неожиданно глубоким по мысли. Иным поэтам, чтобы выразить мысль, требуются страницы.

Откровенно говоря, в тот день, когда я услышал впервые стихи Николая, душа моя ворохнулась от белой зависти. И, мне кажется, с тех пор я отчетливо понял значение слов классика: словам должно быть тесно, а мыслям просторно.

Мне очень хотелось взглянуть на этого человека, познакомиться с ним. Я чувствовал, что русская земля родила нам нового настоящего поэта. Но он как?то таился там, где?то на широких кореновских просторах; зрел — матерел во глубине кубанской нивы и в мутном чреве бытия. Талантливый, всеми уже любимый, яркий, скромный и недоступный. Я жаждал его увидеть, но все как?то не случалось. А когда увидел, почти разочаровался. Он оказался проще простого: высокий, худощавый, большеголовый и нескладный какой?то, словно гадкий утенок из сказки X. Андерсена. Но я?то уже знал: в нем таится царственная птица — лебедь. Поэт Божьей милостью.

Он приехал на очередное писательское собрание. Во

шел как?то неуверенно, робко. Бесшумно «спикировал» на ближайший стул и сидел угнувшись, пока его не «вытащил» ведущий собрания, предоставив ему слово. Он поднялся, сказал что?то умно и коротко, как и в своих стихах, и сел. Я подумал: и правильно! Таланту не следует лезть в глаза, навязываться блеском речей. Он талант, и этого достаточно, как достаточно хлебному колосу быть просто хлебным колосом.

После собрания, как обычно, мы перешли в литстудию, где слегка накрыты уже столы. Сидя за столом напротив Николая Зиновьева, я украдкой наблюдал за ним, выискивая в чертах его эту самую одаренность. Но ничего такого не находил. А он с каждой рюмкой становился все более нескладным и, как и положено в русском застолье, — все более говорливым. Но его уже никто не слушал, ибо у нашего брата — пксателя как бы заведено в подпитии блистать своим гением, не замечая остальных.

А потом он снова исчез на годы. А годы выдались крутые: и не такие знаменитости канули в Лету. Но тут волею судьбы мне пришлось подобрать круг авторов, загросить у них рукописи для издания. Я попытался запросить и у Николая. Но не тут?то было: его не так просто отыскать. И я своими силами собрал его сборник. Вот он, перед вами: «Седое сердце».

Его, как и прежде, трудно дозваться, трудно с ним связаться. Но удивительное дело — все о нем знают, все о нем помнят, все о нем говорят. Время от времени в печати появляются его стихи. Как всегда короткие, мудрые, поразительные. Говорят, он, как и прежде, бедствует, говорят, пьет. Влачит полуголодное существование. Живет бедно и несуразно. Днями напролет сидит над речкой. Нет, не рыбу промышляет, стихи думает. Чему печалуется, чему радуется — никому дела нет. й в самом деле — Россия так богата талантами, что не знает о них заботушки. Мол, сами прорвутся. Л не прорвутся, пропадут — на их место явятся много, сколько хошь.

Такие мы!

Но вот недавно произошло совершенно замечательное, на мой взгляд, событие — в редакции «Кубанских новостей» состоялась встреча с поэтом Николаем Зиновьевым. Ее инициировал главный редактор, наш многомудрый и многотерпеливый председатель краевого отделения Союза писателей Росси^т Петр Ефимович Придиус.

Публикацию по итогам этой встречи подготовил Н. Роженко. Он пишет: «Журналисты буквально засыпали поэта вопросами».

— Как вынашиваются поэтические строки?

— Как ребенок. Я пишу очень мало. Вот эту книжку писал девять лет.

— Вы уроженец Кубани?

— Да, я кореновец. По матери казак, предки отца — из Курской губернии.

— Сложно издавать книги?

— Мне практически невозможно. Второй сборник вышел благодаря помощи поэта Анатолия Рудича.

— Ваши музыкальные и литературные пристрастия…

— В музыке плохо разбираюсь, а в литературе — классики: Рубцов, Кузнецов, Пастернак, (Кстати, Николай Зиновьев и Николай Рубцов чем?то очень схожи: тот тоже жил несуразно, у того тоже пронзительные стихи и такой же был отшельник. Я знаю, наблюдал в Литинституте).

— Поэт — это еще и провидец. Каким вам представляется будущее России?

— Думаю, что лучше настраиваться на худшее, а получится лучше — хорошо. Вообще, к провидцам я себя не отношу. К поэтам, в общем?то, тоже…

— В ваших последних стихах чувствуется внутренний оптимизм. Это верное ощущение?

— В любом случае, так, как сейчас, долго продолжаться не может. Я не знаю, будет бой или нет, а если будет — за кем останется победа; но так просто не может больше продолжаться.

— Вы можете написать стихотворение по заказу?

— Могу. Но это будут стихи, а не поэзия. Хотя иногда заказ может совпасть с движением души…

Над этими словами стоит задуматься иным «поэтам», которые шпарят строчки «километрами». В них и бойкая рифма, иногда промелькнет удачный образ — и все?таки это не поэзия, это всего — навсего зарифмованные строчки. А сочинивший их — стихотворец, рифмач, но не поэт.

А поэты — те же люди,
Только больше в них Христа
Сколько в душу им не плюйте —
Все равно она чиста.

Я смотрю на портрет Николая Зиновьева. Вот уже и обширная лысина. А видел я его в последний