Звезда Аделаида - 2

дна того самого бачка, всегда оставляя при себе несколько литров медового напитка, чтобы начать всё заново и сначала:

- Уверен есмь я - по нраву придётся тебе, высокорожденный патриций и прекрасный воин, в благородное сословие всадников вскоре уж перейдущий, аки сказано мне было высокорожденным патрицием и отцом твоим Снепиусом Малефицием Тогениусом. Дщерь моя красная ликом, обширная бёдрами, благовоспитанная, покорная, целомудренная, - сохраняя достойную мину, ответил отец невесты - «невидимки» и продолжил всё с тем же непреклонным и снисходительным выражением красивого, несмотря на закат лет, лица:

- Да не будь груб с нею, лишая её девичьей чести, ибо горько восплачет она тогда и долгим будет воспоминание её, несчастной и поникшей, о первой нощи с тобою, о высокорожденный патриций Снепиус Северус Малефиций.

Но главное суть еси - превосходною супругою станет она тебе, ибо жить будет, как и положено матроне благовоспитанной, ради супруга своего и заботиться лишь о нём. Так воспитал её сам я лично, дабы гордыни не выказывала, была во всём помощницей супругу, на сторону не глядела, ибо сей грех непростителен для жены замужней…

О тебе бы лишь заботу имела дщерь моя, высокорожденный патриций и Господин дома сего, воистину преуспевающего и славного.

Верелий соизволил поправить свою велеречивую, полную нотаций и бахвальства, заговаривающую зубы не хуже мадам Помфри первокурсникам, когда нужно сделать им особенно болезненные инъекции подкожно,«песню» без начала и конца.

И сравнение Снейпу явно не пришлось по нраву, и то, что Папенька согласился на рассроченную помолвку - мол, сначала жених дарит кольцо незримому духу невесты и лишь потом, через пол-месяца, невеста предстанет пред очи жениха, хоть и липового («Но нужно же что-то сообщить её действительному потенциальному мужу - Квотриусу - какова она, кроме того, что полна, каково её лицо, её, так красочно описанные Верелием, стати, о её характере - хотя бы чуть-чуть!»), но одно-единственное из всего вышеразманного, как мёд, только ядовитый, отравленный неведомыми пчёлами, несмотря ни на что, пришлось ему по сердцу:

- Хорошо, что Папенька не выражается таким слогом, как этот Верелий, а говорит, практически, по-солдатски, то есть простоватым языком, да попросту, понятно. Слава Мерлину всеблагому и пречестной Моргане! А то мне кажется, кажется… я уже весь от макушки до стоп обмазан каким-то странным, чрезвычайно вредным для здоровья, мёдом красноречия Верелия. И всё-то у него с подтекстом. Этот постоянный его припев про невинность и целомудрие своей ненаглядной дочурки. А дочечке-то уже двадцать три годочка, как раз мне «подстать». По заверениям Папеньки, я и вовсе выгляжу моложе невестушки. Не Квотриуса же мне будить сейчас, чтобы спросить у него во второй раз - на сколько лет я выгляжу сейчас? Но с «этим» временем творится явно что-то неладное!

Ох, вручат мне тот ещё подарочек. Попом чую - будет либо девица страшна, как маггловский чёрт из Аида, нет, из Ада, либо… Не такая уж она честная, а с гнильцой. Ну, конечно, с гнильцой да ещё какой, ведь принимала она участие во всех оргиях, что творились за отцовским столом в трапезной. А то, что и ей предоставляли раба-бритта посимпатичнее, я не сомневаюсь! Итак, будем считать, что невеста девственности лишена…

А тебе не всё ли равно, Сев? Ты же с ней спать и мараться об неё не будешь. Пра-а-вильно говорите, мараться. А Квотриусу ни разу в жизни, может, и девственница не достанется. Отцовскими да и моими рабынями - девицами он же побрезговал. Всё же и за брата обидно!

Я торжественно вручаю кольцо медовому Верелию, и меня отпускают, предупредив, что сегодня будет двойной праздник… Какой ещё, к Мордредовой тёще в передницу, если не в задницу, праздник на крови! Я осторожно интересуюсь у Папеньки:

- А что же насчёт сына твоего любимейшего, Квотриуса, о отче мой высокорожденный? Ведь болен он тяжко и славословить домашних божеств не сможет, так же, как и пиршествовать.

- На что Папенька, на минуту-другую прижав меня к стене, шипит не хуже Нагайны, но и не лучше её, зловредной змеюки, этой ни с чем не сравнимой гадины, которая однажды укусила меня, но не воткнула в мою кожу ядовитые зубы. Так, прикусила, и делов-то, но я тогда в действительности был в панике. Отпросившись пораньше с собрания Ближнего Круга под видом того, что я умираю от яда Нагайны и хочу аппарировать в Гоустл-Холл, дабы быть захороненным домашними эльфами в семейном склепе, я переместился в Хогсмид, а оттуда дотопал ножками до Хогвартса, пока ещё не наступило одиннадцать пополудни. Там, в Хогвартсе, я быстро шмыгнул в свою лабораторию, и на всякий случай, повторяя: «Я нужен Ордену таким, убийцей и шпионом…», чтобы не было искушения довести дело до конца - а его бы и не наступило, буогага! - вылакал пол-пузырька с антидотом против укусов Нагайны, даже множественных. Я приготовил антидот на основе слюны Нагайны, а её у меня скопилось уже пол-банки, и я часто пользовался антидотом - Нагайна чрезвычайно не любила меня.

Так вот, Папенька яростно, едва не плюясь, прошипел мне на ухо:

- Ты чародей еси или кто? Так вот, даю времени тебе до наступления темноты, и чтобы Квотриус был на ногах! Да, он еси мой любимейший сыне! И как только прознал ты о сём? Кудеснице, словом одним!

- Не надо быть чародеем и кудесником вовсе, дабы узнать о «великой тайне» твоей, отче. Сия привязанность к Квотриусу выказалась особенно во время восточного похода. Вспомни, как хотел ты смерти моей заради единоборства с варваром, - спокойно, сочно выговаривая каждое слово, сказал довольно громко Снейп.

Но «отец» не отпускал зарвавшегося законнорожденного «первенца», а значит, и наследника:

- Да, сыне, воистину виновен я пред тобою за поединок тот, чуть не унёсший душу твою туда, откуда нет возврата. Прости жестокого отца своего!

- Аминь.

- Что сие слово означает, о сыне мой, ныне ненаглядный? Нывгэ часто в последние годы употребляла слово сие, но так и не разъяснила значения его мне. А ненаглядный ты еси, ибо на тебя возлагаю я всю надежду на то, что Квотриус будет вечером славословить Лар и Пенатов вместе с нами двоими. Потом пускай отлёживается, сколько потребуется, но что б на сегодняшних вечерних славословиях и трапезе семейной присутствовал, как острая спата в теле ненавистного варвара!

Вместо объяснения маггловского завершения молитвы Северус сказал, не стесняясь присутствия Верелия, но вовсе игнорируя эту «тёмную лошадку», на счёт которого у профессора появились некоторые особенные мысли, которые он не собирался озвучивать ни перед кем, кроме названного брата:

- Отец, ну и сравнения же у тебя - это во-первых, во-вторых же, ты знаешь - не терплю я, когда приказывают мне!

- А по мне, хоть Распни меня до смерти, хоть убей Авадой Кавадрой, но чтобы сын встал на ноги!

- Ну, хорошо, отче, соделаю я то, чего желаешь ты столь сильно даже до безрассудства полного. Убедило меня бесстрашие твоё.

Пора мне идти, отец. Пусти!

-Выбрасываю правую руку вперёд и вверх, прощаясь с Верелием до вечернего обжорства.

Он делает тот же жест, обращаясь ко мне, но не к Папеньке.

Вот, услышал наш разговор, и уж лучистые голубые глаза его сверкают счастливо только для меня, а не для… ничтожного, в понимании Верелия, маггла. Наверное, я прав в своих догадках, но умолчу о них. Пока… Пока не настало время оглашать их.

Папенька тоже тянет руку, но его Верелий, вопреки законам вежества, практически не замечает.

Мы с Верелием почти одновременно произносим:

- Радуйся, высокорожденный патриций!

… На сём Северус освободился, но только… для варки из имеющегося гербария и собственной крови, зелий, так необходимых Квотриусу в сей трудный час.

Он вновь зашёл в опочивальню брата и хотел было пощупать пульс, но, увидев изрезанное во многих местах, едва зарубцевавшееся запястье Квотриуса, не решился будить его болезненным прикосновением.