чтобы быть заметной, довольно плотная алая шерстяная палла. Да и туника на Адриане, наверняка, шерстяная. Хочет показаться мне красавицей, не боящейся холодов, уж до того здоровой, что дальше некуда, а сама-то, сама… В обмороки она, бля, собирается падать, трепещет аж вся жиром своим. Но важно не столько этот, чисто женский обман, сколько… совсем иное. Иное, да. А не эти сотрясения жиров.
Вообще-то я, как декан самого увлекающегося амурными похождениями, разумеется, только между своими, благородненькими, не порочащими честь самого славного и закрытого Дома, видел много ранних беременностей. Зачастую мои специально разработанные зелья «для набедокуривших грешниц» без вкуса и запаха, подливаемые - мало требовалось-то его им - прилюдно за завтраком под предлогом излишнего малокровия и астенического синдрома бесчестным девицам в стаканы с тыквенным соком, по письменной, нотариально заверенной и хранящейся у меня в тайничке в стене, просьбе родителей юных чаровниц, не желавших огласки, хотя лично я с них ни кната не брал, борясь за репутацию моего славного и… честного факультета из не присущей мне филантропии, выкидывали нежеланные, непрошенные плоды в школьные унитазы, да и дело с концом, а концы - в воду.В прямом смысле. Ну, поболит матка дня два-три, и всё - они ж совсем ещё молоденькие, мои «грешницы», вот и проходят у них все болячки быстро и почти незаметно, как у животных. Но парням, обесчестившим очередное «дитятко» женского пола, почти совершеннолетнее, я всегда строго выговаривал. Хватало им, парням, в смысле, хоть и ненадолго, но я же - очень строгий декан и преподаватель - мне просто необходимо было провести с напаскудившими мальчишками «разъяснительную беседу»…
… Но Адриана, хоть и, наверняка, вся затянута-перетянута зоной* , остаётся чрезмерно полной и… как это не смешно - а мне, отчего-то смешно, видимо, из-за того, что я подозревал о такой вот именно «изюминке» у невестушки, уже беременной. От кого же? Нет, беременна ещё не критично, месяц четвёртый как. Интересно, очень ли ей стыдно показываться мне, её наречённому жениху, за считанные дни до уже назначенной свадьбы? Или её отец со своими давно устаревшими благородными идейками о святости церемонии обручения невесты и её нерасторжимости, считает, что я или, положим, между нами с братом, Квотриус, будем и у замужней матроны прикрывать своим именем и статусом её «внеплановую», от чужака какого-то неизвестного, беременность?
Хочет ли она сама этого младенца, кажется, девочку? На таком расстоянии и не почувствуешь, надо бы руку к животу приложить. А мне это надо? Зачем? На хрена мне сдалась подзалетевшая ведьма? Если она забеременела от маггла, а это, считай, все сто процентов, то может же родиться и точно такой же маггл или, в крайнем случае, сквиб! А это уже позор для моей фамилии. И пускай она нарожает от Повелителя Стихий много-много маленьких волшебников и ведьмочек, но сквиб в семье Снейпов, тьфу, ну, пусть Снепиусов, да ещё и первенец, рождённый раньше срока - это, без сомнения, просто чёрное пятно, причём, несмываемое даже магически. Не придушить же этого сквиба подушечкой! Прекрасные, благородные боги волшебников и сам Мерлин превеликий запрещают магам убивать своих детей, какими бы они ни уродились, хоть бы и сквибами. Иначе откуда в магической Британии столько сквибов? Для них даже школы особые устраивают.
Но она уже заметно беременна, однако. Одета и причёсана ещё, как девица, и это в сочетании с немалым для такого срока выпирающим, обтянутым дорогой материей, округлым брюшком выглядит, по меньшей мере, необычайно остроумно. Кто же её так нарядил? Неужели не могли не пожалеть ткани и сшить что-нибудь менее вызывающе-облегающее? Матушка, невидимая, но, совершенно очевидно, безвкусная матушка, должно быть. Стола такая длинная и в рукавах и по подолу, что нигде не видно нижней туники. Однако верхнее домашнее одеяние лиловое, очень красивого оттенка, стократ красивее, чем сама «моя дорогая, непорочная, аки голубица, чистоту и невинность хранящая ради мужа единого» невеста.
А-а, если я только вякну, на это она мне сейчас же скажет, что у неё фигура такая или что ветерком надуло, или что от какого-нибудь особо похотливого и прилежного до рода людского, слабой его половины, бога забеременела. Расплачется ещё, мол, не по нраву она пришлась телостроением будущему супругу. Всё это, конечно, напоказ, но я не переношу женских слёз и… женщин вообще, со времён разлада с Нимфадорой.
Адриана совсем невысокого роста для, обыкновенно, статных ромейских женщин, мне всего лишь по плечо. А в остальном - совершенно обыкновенный, ничем не выдающийся образчик римской внешности. Белокурая - ф-фу, ну и везёт же мне на блондинок, поцелуй меня Дементор! Сначала Нарцисса доставала за нечастыми домашними обедами в Мэноре, когда прознает - хитрющая, как лисичка - о больно уж ценном подарке Люциуса чего-то, из ряда вон, всё лепеча чепуху по-французски. Сейчас маячит повсюду, словно обретшая новую жизнь, как лазиль, поживевшая Маменька - похотливая старая сучка, ей даже поздняя беременность не в тягость, а в радость - опекает на каждом шагу «сыночка», а теперь вот ещё одно белокурое несчастье - будущая липовая «жена».
Волосы по обычаю низко спускаются на лоб плотной, искусно завитой чёлочкой - ромеи ещё с эпохи Республики не любят высокого женского лба, считая его некрасивым. И может быть, они правы. Ну хоть в чём-то ромеи должны быть правы, не так ли? На голове будущей карпогенной* * невестушки наворочен какой-то невъебенных размеров колокол маггловский церковный из волос, разумеется, с шиньоном, да не одним, а может… Да нет, своих бы не хватило, хоть расти их все двадцать три года жизни, попросту состригли густых, чёрных, длинных волос с бритток - рабынь и обесцветили какой-то краской или с помощью простейшей алхимии. Ан, может, Адриана-то и в парике вовсе - кто ж её разберёт? А ночью её разденут, и под высоченным сгустком не своих, надеюсь, хоть промытых от рабыниных вшей, волос окажутся хлипкие три с половиной волосинки, того и гляди, выпадущие во время сношения с… Квотриусом… А с кем же ещё? Не со мной же в самом деле. «Я тебя не трону - ты не беспокойся», - как поётся в заводной шотландской песне по обращению к шотландцам же, но горцам. И если в первые недели, покуда, я надеюсь и уповаю на это, Квотриус не придёт в себя, поскорее стряхнув пелену безумия, Адриану никто, кроме домочадцев - похотливого Таррвы и, обязательно, моего почти-что-друга Фунны - не тронет, то потом за дело примется истинный, де-факто, как сказали бы сенаторы, муж - Квотриус. Да, но он же откажется, следуя ромейским обычаям, прикоснуться к беременной, пусть и не от него, женщине… Он - не Папенька, которому любую - порожнюю, что бывает редко, или брюхатую бабу для утех подавай, даже если это касается собственной, вроде, как любимой пока, супруги. А-а, ладно, что-нибудь решу я по этому поводу, обязательно решу, и уже в о-о-чень скором времени, я и не сомневаюсь.
Глаза у «пречестныя девицы» совсем маленькие, кругленькие, с оплывшими верхними веками. Кажется, серо-голубые изначально, но выцветшие и неживые какие-то, холодные, так и бьёт из них непонятным отчуждающим чувством - видно, либо женишка долгожданного не рада или стесняется узреть, либо беременность плохо переносит. Для простоты расчётов будем считать, первое - я ей не понравился. И я, окажись случаем женщиною, не приведите, всемогущий Мерлин, пресветлая Моргана и все боги волшебников, парящие вечно в небесах, бесплотные, бесполые, на её месте поступил точно также. С моей- то мордоплюнцией и в женихи к беременной бабе. Какой моветон!
Нос у неё с истинно римской переносицей, выдающей породистость и древность настоящей благородной фамилии, действительно прямой и некрупный, как у всех Сабиниусов, не такой большой, как у Снепиусов или, к примеру, у меня, но этот наивный хрюшкин пятачок с крупными, каким-то неведомым образом вывороченными кверху ноздрями, портит весь облик. А так нос, как нос, только противный очень. Адриана в моих глазах превращается в более-менее молодую свиноматку. И на первородящую она вовсе не похожа, а это значит, что и раньше были романы с плодовитым исходом. Устраивала ли она выкидыши или младенца вне зависимости от пола, как китайцы новорожденных девочек, рабы закапывали у себя на огороде, в данном случае, в «преогромном, премного плодоносящем яблоневом саду», о котором хвастался Верелий. Кажется, так или что-то вроде этого он говорил при передаче кольца? Или передавали нагулянного младенчика рабыням на вскармливание и воспитание, чтобы и дальше влачить рабскую жизнь, но уже навеки в рабской каморе? Не знаю, не знаю, не знаю, не знаю и знать не хочу. Мне к этим мерзким, пухлым… главное, женским губам прикоснуться всё равно, что испить чашу медленного, мучительного яда, какими я баловался, будучи шпионом. Да-а, весёленькое у меня прошлое.
А губки, губки-то ярко-розовые, накрашенные препротивнейшим, мещанским, как сказали бы в «моё» время, бантиком. А всё-таки интересно было бы посмотреть, но… разумеется, только взглянуть на неё с распущенными… только своими, наверняка, жиденькими волосами, без обильного макияжа, который
