Звезда Аделаида - 2

магом или, пусть даже, сквибом, за галеоны… Продажная магия любви - это уже самое дно разврата, это не для меня! «Не для меня», - повтори это трижды, семижды, Рем, чтобы хотелка, хоть и не отвалилась, но смотрела только в сторону миленького дружка.

У меня же есть постельный, верный только мне друг…

Глава 25.

- Итак, что пишет миссис Элоиза Скуонк из Манчестера? Так-с: «живём в маглесе», «не боюсь, что укусят меня, я же - простая домо…», «Ваша статья произвела на меня неизгла…впечатлен...».

- А по делу-то что-нибудь есть, курица? - со злостью, устав читать бедные лингвистически дифирамбы себе, подумал Ремус.

«Недавно у нас поблизости, в магической части города, укусили мистера…», «И он, бедняжка, наш добрый друг, должен страдать так тяжело? За что?»

- О, вот это уже ближе к теме.

«Министр Скримджер обманул всех вервольфов, явившихся, как выполняющие свои обязанности граждане нашей димократической страны, на колдомедкомисию. А их отправели в коцетрацеонные лагеря! Руфус Скримджер - тиран, душегуб! Да, я - простая домохозяйка, мать пятерых сыновей, не боюсь писать такое!», «Автор статьи - волшебник незаурядный по смелости и умению…»

Спасибо, миссис Скуонк. Да, я - «человек» незаурядный, смелый, отважный и тэ пэ, но глубоко несчастный. Без Сева в Хогвартсе можно вообще подохнуть от сентябрьских, ранних хлябей небесных за окном и пьянства - он ведь всегда, останавливал меня, бывалоча, говоря: «Рем, друг мой милый, окстись, тебе уже хва. Пора на горшок и баиньки».

А как мы с Севом языки-то начёсывали! Аж чуть ли не до дыр чесали! Эх, Северус, ну что ты там где-то... там так надолго-то? Не иначе, как во времени запутался! Взял, небось, у МакГонагалл Хроноворот и давай по временам всеразличным шляться в поисках той сладкой парочки?! И как тебе на месте-то не сидитя, а всё на свою жопу приключений ищешь по ночам.

Забыл, что ли, что ждут тебя и здесь,в Хогвартсе, и в замке твоём тёплом домашние эльфы совсем уж заждались. А какие они у тебя трудолюби… Нет, не могу больше вспоминать, как Сев прошлым летом пригласил меня в Гоустл-Холл погостить на месячишко, как мы купались голышом, и неоднократно, в чистой, прохладной реке, а я чуть было не признался ему в… своих чувствах, столь непритязательных, сколь и многообещающих, если бы была ответная воля, твоя, Северуса на мои страдания и желания звериные, нелюдские, ведь я - нелюдь грязный, хоть хорошо, что в лапу дали и из списков первокурсников за чистоту… бывшую, крови не вычеркнули.

Всё, Ремус срочно продолжает читать дальше: «Мы все - наша полукровная семья и ещё несколько смешанных семей волшебников и магглов, готовы подписаться за отставку этого высокопаставлинаво чиновнека», «…готовы к опублекаванию нашего письма…», «не боимся произвола властей! У нас есть родня на Континенте…».

А-а, а Рем-то думал, что миссис Скуонк, действительно такая храбрая, что не боится «произвола властей». Но Вам просто есть, куда сбежать при случае. Но, всё равно, письмо интересное, внизу - множество подписей, вон, есть даже сделанные детскими ручонками.

Нет, выдавать Вас, всё же, уважаемая и благородная мать пятерых сыновей, Люпин, конечно, не будет, но ответит, а письмо, пожалуй, стоит опубликовать, как и ту стопочку, сделав из них выборки и изменив фамилии до неузнаваемости.

Пусть доблестные Ауроры Министерства свяжутся с этими двумя мешками писем! А Люпин посмотрит на этих Ауроришек потом... если захочет вообще обратить на нах своё высочайшее профессорское внимание.

Ведь все корреспонденты, как один, упоминают о запрете оборотням, даже не так давно укушенным и цивилизованным, творить магию. Да, среди написавших в редакцию, есть и злые на них, оборотней, не поддерживающие идею статьи, написавшие что-то, вроде : «Так им и надо, этой нелюди!». Но и они пишут о недопустимости отнимания волшебства у «нелюди». А профессор Люпин -репотртёр Пупкинс - и представить себе не может, что будет, когда схлынет волна возмущения против притеснения части прав граждан магической Британии, и орденцы опубликуют в той же газете такие уёбищные отчёты Тонкс… Нет, право, иначе и не скажешь о тех зверствах оголтелых, дорвавшихся до вседозволенности министерских Ауроров. Такие садисты, что старинная маггловская Инквизиция не пожалела бы о таких кадрах. (Люпин плохо разбирался в современной истории, не то обязательно вспомнил бы про Гестапо, но Ремус совершенно запамятовал о нём)

Если, конечно, газету не прикроют раньше…

…Северус полулежал, откинувшись в объятиях Квотриуса, и, замерзая, чувствовал, как струится в раздавшейся, не таковой сухой, каковой была, плоти того горячая кровь по венам. Видел он в странном зерцале, кое словно бы укрепили у него пред глазами, на отдалении некоем, как она приливает к восковому лицу, делая его белее и живее на вид, не таким устрашающим и мертвецким. А Северус же заледенел совсем и на Оживляющее Слово, произнесённое не обученным профессионалом из св. Мунго, а самоучкой - лишь только начинающим стихийным магом - не реагирует никак, и дыхание у него столь слабое, что, кажется, вот-вот грудь его перестанет подыматься вовсе. И всё это с ним от невероятного холода, идущего откуда-то изнутри и сковавшего члены его. А отчего происходит хлад сей? Только ли из-за излечения его, Квотриуса? Да похоже на то, что именно излечение Квотриуса послужило причиною настолько близкого к пересечению вечного Стикса состояния возлюбленного брата.

Остаётся одно - рискнуть и снова вызвать Их. Нет больше оружия против хлада, идущего из некоторого цетрума хлада внутри, видимо, души Северуса. Только на этот раз маг Стихий решил вызвать Стихию Земли, ибо в ней - истинная основа основ и твердь, и цветы многоцветные, и травы ароматнейшие до опьянения хапахом их, и злаки питательные, колосящиеся, и дерева твёрдые и высочайшие, узловатые и ещё гибкие - всё произрастает из земли. На ней же откармливаются животные и даже птицы многие, коих потом поедают люди вместе со хлебами и вином. Даже виноград, единственный источник вина и изюма, и тот тоже произрастает из тверди земли! Стихия Земли придаст сил Северусу бороться с внутренним хладом его. Что же, не как Она, поможет возлюбленному брату и Господину несчастливого Квотриуса! Ибо не восхощет один из братьев повергнуть брата своего к смерти никоим образом никогда и ни за что! Что бы не случилось меж ними! Даже если бы братья и разругались бы вовсе, до смнртоубийства никто из них другого не доведёт. Именно, что не то, что не убьёт собственноручно, но и не позволит умереть по своей вине.

В это правило Квотриус свято уверовал и продолжал верить. Значит, его задача - спасти самого любимого человека на земле.

И Квотриус решился - он подумал о земле, как о шаре - центре мироздания, вокруг которого вращаются и дневное, и ночное светила, и планиды, и, наверняка, звёзды. Ведь, если взглянуть на знакомое созвездие, как только появилось оно над землёй, и после, ранним утром, когда поют вторые петухи, рисунок его меняется.

Он бережно положил закоченевшего возлюбленного на покрывало, накрыв овчиной, хоть и знал, что не согреет она брата старшего и Господина дома, такового далёкого, за три итер педестер от места сего, а то и больше, в небесах вышних, в Эмпиреях, где его душа покуда пребывает судя по несколько закоченевшей, но явственной улыбке на его прекрасном лице. В тех самых Эмпиреях, куда не долетают никоии же птицы.

Попросту Квотриус никогда не видел умирающих от холода и не знал, что засыпают они, чтобы больше никогда не проснуться на этом свете, с блаженной улыбкой на замёрзшем, заиндевевшем лице.

Всё же, опасаясь из-за странной улыбки брата, сам на всякий случай лёг он на землю рядом с Северусом и положил обе ладони, как прежде, на сердце.

- На этот раз ничего заметного не произошло, вот только почувствовал я на себе тягу земную. Иначе как объяснить, что меня буквально вдавливает, расплющивает, размазывает по земле, но не даю я себе потерять сознание, а говорю, то вопрошая, то соделывая сие, повелевающе:

- О Северус, северный ветер мой, основа основ моих, корень моего естества, лампада разума моего, свеча, освещающая душу мою, биение крови в сердце моём живом, ответь - слышишь ли ты меня?

Отвечай! Да отвечай же!!!

Говорить трудно, как и дышать, ведь грудную клетку словно бы смяли, усевшись на доску, положенную на неё, вдесятером, но не сдаюсь я и повторяю словеса сии многократно, покуда не услышал в ответ вздох, кашель и хриплый, изменённый, но несомненно принадлежащий Северусу,