- Зве… Звезда моя, Квотриус, уже здрав я. Отзови Стихию, не то давит уж очень Стихия Земли на меня, не выдерживаю я. Просто разомкни руки… если ты, конечно, сумеешь соделать сие без трудностей особливых. Знай, оcтанешься ты жить независимо о того, разомкнёшь ты ладони сейчас или же не удастся тебе сего.
- А ты?! -
- А что я? Кто тут у нас... стихийный маг? - закашливается Северус а потом отшучивается по своему обыкновению.
-
… Они целовались бы, кажется, целую вечность, если бы не незнакомо проникновенный голос Малефиция:
- Ну, ну, сыны мои, содержите натуры ваши любящие, да не покажете любови запретной, братской пред чернью и патрициями - всеми легионерами Божественного Кесаря, кои наблюдают за объятиями вашими под светом солнца, а не то, когда не могут узреть ваших поцелуев они во тьме полночной. Тогда, в полуночи, ибо Луна неярко светит, и лик её сокрыт от нас почти на три четверти, вот во время сие любовное да под сенью шатра, и сможете обрести вы друг друга.
И прикрикнул на зевак, коих набралось уже с пол-лагеря, и все удивлялись столь страстной любвови меж братьями сводными. Многие негодовали, но большинство вдруг размечталось о такой же чистой, свежей, как роса на траве поутру, неискорёженной войною, нераспластанной ею замертво любовью.
Но Малефиций прервал негодующим криком любование сие:
- А ну всем разойтись, да баранов жарьте - трапезничать будем! Сынам же моим отдайте лучшие куски мяса, побольше, ибо чародействовали они без отдыха, да так, что чуть было не погибли оба.
Вот вы двое, да, Аремиус и Крапциус, поставить шатёр сынам моим! Живо! Ибо бессильны они сейчас телесно!
А вы что рот пораскрывали, будто чародейских чудес в жизни не видывали, да, что такое поцелуи меж мужчинами, не знаете! Ставьте, слетевшие с места во время вохвования сынов моих обоих, шатры себе заново! За вас-то никто этого делать не станет! И чтобы без помощи постронней обошлись! Ничего, невелика забота - шатёр вдвоём взгромоздить себе безо всякой подмоги! Потренируетесь заодно на скорость. Выигравшим двоим - куски мяса, кои съесть должен сам военачальник!
Поттер, всё также, сидя на корточках, внимательно смотрел, как лижутся двое братьев, и тошно стало ему.
- Назло! Назло!
Гарри не заметил, как прокричал последние два слова вслух, а на него вылупились все на-х`э-м-ни-ки, только что заметив раба, того, который привёл их в это племя, на свободе да ещё и нагло, без сумления нагло, орущего что-то на своём варварском наречии. Раб на свободе, а не в запгончике для таких же, как он! Да ещё и в окровавленном когда-то давно, видно, ещё в первоом стойбище, с засохшими, заскорузлыми бурыми пятнами плаще воина гвасинг, а не простого обитателя стойбища! В загон его, покуда военачальник Снепиус не узнал, что по лагерю свободно расхаживает раб! Экое упущение, право, и никто ведь из солдат не заметил его прежде!
Его тотчас скрутили, связали руки за спиной потому, как раб был с уже зажившими ранами, раз мог так долго бежать, оставили только плащ в старой, впитавшейся крови, и загнали на место, отведённое всем рабам, понахватанным солдатами и всадниками в племенах гвасинг.
… А Северус в это время не обращал внимания ни на кого, только молча, исподтишка наблюдая за поведением брата своего, но не находил ничего странного в его движениях и жестах, лишь только тело его оставалось всё ещё неправильно, неприятно худым, а лицо имело землистый оттенок, с неестественно яркими красными мазками на выступивших из-за худобы лица скулах, да ещё губы его, ставшие в одночасье тонкими, словно из них выжали все соки, оставались неприятного цвета - кроваво-красными. но вовсе не напоминали прежний оттенок - «как кровь на снегу».. Скорее, их цвет напоминал оттенок губ знакомых вампиров - графа Влада Цепеша и его мертворождённого сына Лукаша, так налиты они были кровью, что казались даже грубо накрашенными у живого-то человека.
Сейчас Квотриус вовсе не походил на кельтского красавца - он стал немилосердно, до отвращения, до подкожной дрожи, по непонятной причине уродлив, и Северус осознавал это. Но знал он вместе с тем и, что, если Квотриус останется таким, и Стихии не смилостивятся над полукровкой, вернув ему отобранное - плотное, но гибкое тело, красивую внешность, всё, что было выжженно и сдуто, он, Сев, будет любить… такого Квотриуса ещё крепче. Он же обречён на свадьбу совсем уж с дурной бабой… Сейчас даже отец Квотриуса смотрит на сына с плохо скрываемым отвращением и пренебрежением. Любил он в Квотриусе, видимо, не личность самого сына, но черты Нывх`э в его чертах, а теперь их не стало. Так за что теперь продолжать любить уродливого бастарда, коли в доме найдутся более красивые его единокровные братья от хорошеньких рабынь? Ещё не поздно взять мальчика посимпатичнее - своего сына да заняться воспитанием из него воина, впоследствии станущего всадником, обязательно, при таком-то отце и таких покровителях, как у отца. Да что б недюжинно красив мальчонка был, что б забыть об уроде Квотриусе, прежнем любимчике. Да что б так забыть, что пусть, хоть и живёт в доме Господина своего, но... А вот эти ограничения на появление среди домочадцев дожен ввести лишь Господин дома, мын его законнорожденный Севкерус. А как Северус с Квотриусом лобызаться-то начали, словно после долгого разлучения да не по собственной воле, а, словно, под насилием.
Северус помнил только обжигающий, прокравшийся до костей и сковавший мышцы, холод, а после - он лежит на земле, ему до странности хорошо и тепло, и рядом лежит Квотриус… Потом объятия и поцелуи. И это всё, что запало ему в душу.
Да, вот ещё - Квотриус, которого до приступа холода он помнил уже более здоровым и нормальным на вид, после снова обрёл восковое, плотно обтянутое кожей, лицо, и тело его было, как у изнемогшего от хлопот и тягостей жизни раба, а не налитого мускулами, как прежде.
Северус догадался, что брат его младший призвал Стихии какие-то или какю-то одну из Них вновь. Но
