Он взвыл и выгнулся, но у него не хватало сил отползти, а Крин нажимала крепко. Видя, как он слабо сопротивляется, она поморщилась, и на глаза у нее навернулись злые слезы.
Миновала долгая минута, прежде чем Крин отвела железо и отступила назад, тихо плача. Я ее не трогал.
Аллег посмотрел на нее снизу вверх и через силу заговорил:
— Эх, девка, а недурно мы с тобой развлеклись, а?
Она перестала плакать и посмотрела на него.
— Зря ты…
Я сильно пнул его в бок, прежде чем он успел сказать что-нибудь еще. Он застыл от немой боли и плюнул в меня кровью. Я пнул еще раз, он обмяк.
Не зная, что еще делать, я взял клеймо и принялся калить его снова.
Последовало долгое молчание.
— Элли еще спит? — спросил я.
Крин кивнула.
— Как ты думаешь, ей станет легче, если она это увидит?
Она задумалась, утирая лицо ладонью.
— Не думаю, — сказала она наконец. — Думаю, прямо сейчас она вообще этого не увидит. Она повредилась умом.
— Вы обе из Левиншира? — спросил я, чтобы оттеснить молчание подальше.
— Моя семья живет на ферме к северу от Левиншира, — ответила Крин. — А Элли — дочка мэра.
— Когда эти явились к вам в городок? — спросил я, вдавливая клеймо в очередную руку. В воздух поднялась густая сладковатая вонь горелой плоти.
— А сейчас какой день?
Я мысленно посчитал дни.
— Поверженье.
— В город они приехали в теден… — она запнулась. — Пять дней назад? — недоверчиво переспросила она. — Мы были так рады, что есть возможность посмотреть пьесу, узнать новости. Музыку послушать…
Она потупилась.
— Они раскинули лагерь на восточной окраине города. Я пришла к ним погадать, а они мне сказали, чтобы я возвращалась вечером. Они казались такими дружелюбными, такими замечательными…
Крин посмотрела на фургоны.
— Когда я пришла, они все сидели вокруг костра. Они пели мне песни. Старуха налила мне чаю. Я даже не подумала… ну, в смысле… она была совсем как моя бабушка.
Она бросила взгляд на труп старухи и снова отвернулась.
— А дальше ничего не помню. Я очнулась в темноте, в одном из этих фургонов. Я была связана, и…
Голос у нее слегка сорвался, она рассеянно потерла запястья. И оглянулась на палатку.
— Элли, наверно, тоже так пригласили.
Я закончил клеймить их руки. Я собирался заклеймить и лица тоже, но железо калилось медленно, и меня уже тошнило от этой работы. Я всю ночь не спал, и гнев, который так жарко пылал прежде, вспыхнув в последний раз, угас окончательно. Мне сделалось холодно и тоскливо.
Я указал на котелок с кашей, который снял с костра.
— Есть хочешь?
— Хочу, — сказала она, потом бросила взгляд на трупы. — Нет, не хочу.
— Я тоже. Ступай, буди Элли, поедем к вам домой.
Крин побежала в палатку. Когда она скрылась в палатке, я обернулся к ряду трупов.
— Никто не возражает, если я уйду из труппы? — спросил я.
Никто не возражал. И я ушел.
ГЛАВА 133
СНЫ
У меня ушел час на то, чтобы загнать фургоны в самую гущу леса и спрятать их там. Я ликвидировал знаки эдема руэ и выпряг лошадей. Седло нашлось только одно, так что на двух других лошадей я навьючил припасы и прочее движимое имущество, какое нашел.
Когда я вернулся с лошадьми, Крин с Элли уже ждали меня. Точнее, ждала одна Крин. Элли просто стояла рядом с отсутствующим лицом и пустыми глазами.
— Верхом ездить умеешь? — спросил я Крин.
Она кивнула, и я вручил ей повод оседланной лошади. Она вставила ногу в стремя, остановилась, покачала головой и медленно поставила ногу на землю.
— Я пешком пойду.
— Как думаешь, Элли удержится в седле?
Крин оглянулась на блондинку. Одна из лошадей с любопытством ткнула ее мордой — та никак не отреагировала.
— Возможно. Но, думаю, ей от этого будет плохо. После…
Я понимающе кивнул.
— Значит, пойдем пешком все вместе.
— Что лежит в сердце летани? — спросил я у Вашет.
— Успех и правое дело.
— А что важнее, успех или правота?
— Это одно и то же. Если поступать хорошо, успех придет.
— Но ведь иные могут преуспеть, поступая дурно, — заметил я.
— Дурные поступки никогда не ведут к успеху, — твердо сказала Вашет. — Если человек поступает дурно и преуспевает, это не путь. Без летани не бывает истинного успеха.
— Сударь! — окликнули меня. — Сударь!
Мой взгляд сфокусировался на Крин. Волосы у нее растрепались на ветру, юное лицо выглядело усталым. Она робко смотрела на меня.
— Сударь, уже темнеет…
Я огляделся и увидел, что с востока наползают сумерки. Я смертельно устал и задремал на ходу после того, как мы в середине дня устроили привал, чтобы пообедать.
— Крин, зови меня просто Квоут. Спасибо, что дернула меня. А то я задумался.
Крин набрала хворосту и развела костер. Я расседлал лошадей, накормил и почистил их. Я потратил несколько минут на то, чтобы поставить палатку. Обычно я не обременял себя такими вещами, но на лошадях место было, а я подозревал, что девушки не привыкли ночевать под открытым небом.
Управившись с палаткой, я сообразил, что захватил всего одно запасное одеяло. А ночь обещала быть холодной, если я в этом что-нибудь смыслю.
— Ужин готов! — окликнула Крин. Я забросил в палатку оба одеяла, свое и запасное, и вернулся к костру. Она неплохо использовала то, что было. Картофельный суп с грудинкой и поджаренным хлебом. Еще на углях пеклась зеленая летняя тыковка.
Меня тревожила Элли. Она весь день вела себя одинаково: безучастно шагала вперед, не говоря ни слова и не отвечая, когда я или Крин обращались к ней. Она провожала взглядом то, что видела, но мысли в ее глазах не было. Мы с Крин на собственном горьком опыте убедились, что, если ее предоставить самой себе, она либо остановится, либо свернет с дороги, если что-нибудь привлечет ее внимание.
Когда я сел, Крин вручила мне миску и ложку.
