Партизаны Подпольной Луны

пока он не начал бредить ей наяву, пугая временных «несоратников» по Ордену.

Его срочно приняли обратно в Орден, чтобы сгладить шок, по всей видимости, невыносимый даже для бездушного оборотня. Но ничего не помогало - Ремус угасал с каждым днём, и ничто его не радовало. Он помирал, ухи просил, то есть зелья Аконитового, хоть как-то модифицированного профессором Слагхорном. Но не было ни профессора Слагхорна, хотя до него-то можно было достучаться, аппарировав в Хогсмид, как всегда a-la Severusse.

Но ведь из-за… внешнего отсутствия господина Директора и зелье-то сварено не было. Пусть, мол, Снейп и варит. Так что, нечего лишний раз дразнить Ауроров с такими страшными красными полосками на мантиях, министерских, ядрёных, появляясь перед их откровенно плотоядными взглядами. Как бы они на Северуса снова охоту не объявили, ведь Дамблдор завещал Ордену заботиться о Северусе, его мальчике…

… Северусу надоело говорить излишне велеречивым слогом, и он перешёл на народную латынь, чтобы её горьковатым вкусом осадить сладость высокого штиля и чрезмерной пафосности.

- Нет, полюбил меня он почти сразу, как только оказался третьим лишним, мой любимый братец. А ведь я чего только не делал - шпынял его, изводил попрёками, а после полным небрежением, позволяя лишь спать в ногах у меня, подобно котёночку приблудному. Ты же не знаешь, что в племени х`васынскх` у него была кличка Х`аррэ, по непонятной случайности, как и у Волдеморта, Тох`ыма, чьё настоящее имя - Том, почти совпадавшая с его истинным именем - Гарри. А кличка эта означает на языке х`васынскх` «Котёнок». Дана была она ему, верно, за его зелёные глаза, как ты считаешь, уродливого цвета, на самом же деле, необычайно притягательные даже на чумазом лице.

- Приглянулись, вот уж игра слов, мне глаза его ещё в походе. Заметил я их непривычную даже в «моём» мире зеленеву и яркость, словно у свешескошенной травы, покрытой капельками росы.

- Это уж потом, когда от нечего делать, пока ты был болен и не подпускал меня к себе с… известными намерениями, я стал тратить на него больше времени, обучая наукам и языкам, тут-то и сообразил, какой расклад костяшек получился, но… было поздно. И сам я попался в сети, расставленные ради насмехания над Пот… Гарольдусом, однажды заценив все прелести его телосложения и лица, чем от щедрот своих одарила его Натура, хотя он был грязным и всклокоченным.

А прелестей сих много. Уж поверь на слово мне простое без клятвы, лишь то, что он прекрасен, для меня являясь чистокровным англом.

Северус и не заметил, как проклятый верлибр вкрался в его мыслеслова снова. Но он решительно потушил недокуренную сигарету и страстно поцеловал Квотриуса в губы, словно бы жаждая набраться нектара храбрости из уст брата.

- Наутро жди меня, и я вернусь, только очень жди.

Снейп прошептал эти слова, обозначающие его неразрывность с возлюбленным братом. Несмотря ни на что и ни на кого.

… Снейп, едва лишь только переступив, как всегда, высокий ромейский порог, в опочиваленку к Гарри, очутился в его медленных, торжествующих объятиях. Они медленно целовались, глубоко проникая во рты друг друга, испивая слюну, столь горькую у Гарри и столь сладкую у Северуса. Гарри был истомлён желанием. Он повиснул вдруг на любимом, обхватив его за шею и ноги, оторвавшись от пола. Но Северусу не было тяжело, напротив, во всём теле вдруг очутилась лёгкость поистине необычайная…

- Воспринять его тело, как своё, обнять покрепче и, не отпуская… проникнуть снова в рот, найти чувствительное место под языком, как с… нет, сейчас не Квотриуса время, но время Гарри моего Гарри, единственного на всём белом свете и во всех временах.

Одного лишь Гарри…

Мы лежим на спинах, держась за руки и не размыкая ладоней…

Гарри так боится, что чувствую я это… сердцем, заполненным лишь им.

Прости, мой Квотриус, но время не тебя любить мне…

- О, лунный камень…

О, несверлёная жемчужина… О, смарагдовы глаза! Жеребчик необъезженный - трёхлетка.

Прости меня в сравнении с животным тебя, тебя - прекраснейшего юношу…

Но c животным благородным, нервным, чувствующим так тонко, словно оголены все его нервы, горячей кровью.

Ты, словно чистокровный английский жеребец… Нет, ещё только жеребчик, но я войду в тебя, и ты сразу станешь взрослым.

Ты ещё пожалеешь об утраченной со мною невинности.

Ведь ощущаю я, всему же мне передаётся тела твоего тонкого вся дрожь, о святость девственности…

Да, лишь через руку в руке моей. Я тонко чувствую, мой Гарри…

- Не смею я коснуться поцелуем твоей ключицы, выдохнуть в неё,

Чтоб опалить дыханием горячим невинную плоть твою, мой Гарри…

Изрезанную мною в припадке безумия, охватившего, опалившего меня вслед за тобою.

Но сам вспоминай, хотел тогда ты… такой любви, жестокой, всей в крови.

Даже страшно вспомнить! Зато покуда мы в «этом» времени, то будем вместе, ведь слились наши раны с левого бока, со стороны сердца. Да, это такой средневековый ритуал, и мы прошли через него, но уж излишне большою кровью.

Хватило бы и капли.

А в мире «нашем», куда по-моему закрыта мне дорога, ты и не вспомнишь о наших томящих душу и тело, поцелуях той осенью счастливой для нас обоих.

- Неужли решусь я на это, желанное столь нам обоим?..

Придётся, ведь мой Гарри… да и я, грешный, так хотим этого… первого соития.

- Ложись, Гарри, вот так… почти тебе не будет в такой позе столь больно… сколько могло бы быть, лежи ты по-иному.

Цветами осыпаю я тебя, букетом огромным, одними лишь розами, но без шипов,

Твоя же роль их кровью невинности достойной обагрить…

Нет, крови, иншалла, не будет, ведь я с тобою чрезвычайно осторожен, ласков…

Вот отчего рассказываю я всё не на латыни, языке, тобою нелюбимом, я знаю… Да потому, что это не урок по спряжению латинских глаголов, это намного серьёзнее.

- О, я и сам не знаю, откуда, но знаешь ты теперь язык этот - латынь хорошо.

В этом убедился я сегодня за пиршеством ненужным… Когда разговаривал ты с пиктом Таррвой.

Целуй меня, мой нежный юноша, да горячей целуй!..

И Гарри, набрав побольше воздуха в лёгкие, поцеловал Северуса, да так! И страсть, и желание, и томление («Ну когда же? Зачем ты мучаешь меня, родной?») были и очень остро чувствовались в его поцелуе.

Чтобы не взять юношу разом, Северус на поцелуй практически не ответил, что очень огорчило Гарри и придало ему неуверенности в собственных умениях попросту целоваться. Но Северус думал по-иному.

- Вот, распалился я, но грешен - познал ведь и мужских, и женских ласк я…

Я недостоин, я - не тот, кто нужен…

Ты говоришь, что всё равно тебе?..

- Лобзай меня опять, уже чувствую, как приходит желание моё…

О, не терзай меня столь, Гарри, ты промедлением своим!

Позволь уж овладеть тобою… Да, сейчас.

Ты не готов?.. Так ласками и мягким расслабляющим массажем покрою я каждый дюйм желанного тела твоего,

Ты как бы цветок невиданный, что ароматом манит, но даться в руки не спешит… Ты спрашиваешь, отчего я так словоохотлив?.. Любовь так говорит во мне…

Да если б мог, я вирши сложил тебе, любимому, возлюбленному пуще жизни!

- Нет, не то я говорю… С тобой по-английски объясняться нужно, но я почти не в силах отбросить