И Люпин открыл, а на него буквально навалились всей толпой обрадованные фениксовцы, которые, сначала разойдясь по спальням, в итоге сошлись, не договариваясь предварительно друг с другом, в одну и ту же - самую безопасную, как они посчитали - оборотня. Уж её-то он точно не пойдёт крушить. Так подумали орденцы и шутками весёлыми перебрасывались со всё приходящими соратниками - тугодумами.
Так и не спали всю ночь, а потому и не знали, что оборотня в составе «Ордена Феникса» больше не существует. Вместо него есть довольный жизнью, подлеченный сначала серьёзной Тёмной магией, а уж только потом - ритуальным соитием с девственницей, произошедшем, будем считать, и с согласия полу- бессознательного, не случайно лишённого памяти на тот момент вервольфа.
По секрету, ведомому только влюблённой и не обращающей ни на что постороннее внимания Луне, Люпин вовсю отказывался от предложенного, слишком горького для него «лекарства», крича, а, скорее, стеная с полу-вскриками в особо пафосных местах и вовсе не к месту:
- Я не могу с женщинами, мисс Лавгуд! Я же - гей! И, вообще, Вы мне не нравитесь, и засуньте себе свою девственность в жопу, как я засовываю своего дружка себе! Не приставайте! Нет! Нет! Наси-и-лу-ю-у- у-т!
Но в… такую ночь на крики, правда, вполне человеческие и, если признаться, странноватые, о насилии над мужчиной, никто из отважных орденцев, даже мистер Муди, имевший дело не с одним десятком оборотней в Битве за Хогвартс и, позже, на Войне, не вышел бы на помощь боевому товарищу. Так все боялись именно цивилизованного оборотня - профессора Люпина, господина Директора Хогвартса. И пусть его изнасилуют демоны хоть до смерти, это будет достойной платой за поистине страшную, мученическую гибель Тонкс. Не забыли… Не простили…
Луна знала множество Исцеляющих «тёмных» заклинаний, специально разучивала их, чтобы однажды спасти того, на ком «светлые» заклинания не сработают, как надо. Всё же она признавалась себе в том, что её любимый - нелюдь, а, значит, и заклинания нужно применять не те, что на людях.
Она быстренько подлатала особо выдающиеся раны на теле Ремуса, конечно же, человека. Правда, накладывать она начала заклинания ещё на издыхающего волка. Но Ремус то ли от их действия, то ли от того, что душа, его нелюдская душа, которой вроде как бы и нет, покидала тело, очень быстро и безболезненно трансформировался обратно в человека. Такая волшебная трансформация даруется природой только умирающим оборотням. И Луна читала об этом.
А, значит, скорее, несколько сильных, с мощью щедро даруемой ей - Прорицательнице - космосом, Enervate и быстренько ПНЗ.
Знала она и хорошо умела пользоваться Первым Непростительным, потому Ремус вскоре замолчал и заработал тараном к её удовольствию.
Да, ей даже дефлорация, так искуно выполненная Ремусом, пришлась по нраву. Было только совсем немного больно. Как оказалось потом, когда Луна создала подобие пуховой перины и отлевитировала туда… заснувшего любимого, теперь уже, человека, дефлорация вовсе не обозначает лужу крови на полу.
* * *
* Эсквайр в средневековье - оруженосец рыцаря, после - помещик не очень благородного проихождения, кормящийся с деревушки (деревушек, если сеньор был очень богат землями и вилланами, например, наследовав крупный титул феодала, женившись и перестав скитаться по турнирам) и земли, выделенной ему господином. Стал относиться к сословию знати только с шестнадцатого века, со времён огораживания. До этого времени был эдаким неформальным объединенцем.
Глава 41.
… И возлегли братья на ложе, но закрыли, к вящей радости Северуса, ставни они, и принялись отчего- то несмело, словно в первый раз, ласкать друга, изучая тела, все их прелести и потаённые места.
И скользнула, словно невзначай, рука Снейпа по груди Квотриуса, и задела она соски его маленькие, розовые, мгновенно напружинившиеся и превратившиеся в пуговки.
И лизал, и сосал их Северус, и прикусывал, так, что стонал брат младший и вскрикивал от наслаждения. Квотриус возжелал отплатить высокорожденному брату за столь изысканную ласку, но Северус, ещё уходя от Гарри, был распалён и желал много большего, нежели просто ласки. Он расставил ноги, встав на четвереньки, и Квотриусу ничего не оставалось делать, кроме, как войти в уже готовый анус брата и двигаться в нём резко, доставляя высшее удовольствие обоим.
-
-
-
- Сильнее брат мой Квотриус, лампада разума, коя сейчас, отчего-то, не горит.
Прошу, не останавливайся, не то мне кажется, я умру. Как чувствуешь ты?
- О, необычайно! Словно в первый раз! Вот только позициями поменялись мы… И смущает сие меня.
- Не смущайся. Значит, милостивым богам угодно, дабы мы сменили позиции. Главное - двигайся, не переставая, сильнее, сильнее же!
- На пределе возможностей своих я, о Северус! Не могу я сильнее, выше, быстрее!
- Да выше и не надо. Ты как раз в той позе, коя удовлетворяет меня столь сильно. Но, прошу - сильнее, о Квотриус, сильнее!
- Стал ты вовсе неуёмен в страсти, о Северус, и не могу боле я удовлетворять тебя, нежели делаю сейчас! Не могу я сильнее!
- А вот Гарольдус… смог бы, уверен я в сём! Ну же, соберись с силами, а то мой пенис и не возбудился даже.
- Соделаю я возбуждение тебе рукою, о мой ненасытный до ласк Северус, мой северный ветер, задувший столь яростно, что нет сети у меня, дабы удержать тебя в страсти твоей! Да и как ветр в сети удержать? Продует он сквозь неё или даже порвёт в клочья, как разрывает ветер самый сильный, восточный, сети рыбаков, кои для черни ловят таковую сладкую рыбёшку!
- Послушай меня, о Квотрус мой, звезда моя переменная,
Лобзай меня в уста, ласкай моё ты тело, скорей хоть как-то возбуди меня!
Я исстрадался по твоим движеньям, но зрю, что нет утех любовных, для меня, увы мне, нет мне от тебя их почти… Мне же надо больше, о, как же много надо мне!
Горю от нетерпения я, сгораю на медленном, столь тяжком мне огне!
