инакомыслием. Его неистовство в этой борьбе было так велико, что и через добрых четверть века одна из его сокурсниц А. А. Залкинд вспоминала о нем так, как если бы это было вчера: «Никогда никто из нас не забудет, как много сделал Лев Захарович для разоблачения искусно замаскировавшихся агентов главарей антипартийных группировок, засланных в ИКП. Недаром эти вражеские агенты жгуче ненавидели Мехлиса, пользующегося любовью и уважением всего коллектива, для которого он был образцом большевистской непримиримости и партийности».
Преподаватели, надо сказать, весьма высоко оценивали задатки своего слушателя. Так, уже на первом курсе у него были отмечены «значительные критические способности; хорошая способность к обобщению материала». А на третьем курсе будущий академик С. Г. Струмилин оценил доклад «Вопросы теории заработной платы в СССР», как работу «вполне удовлетворительную». В том же 1930 году доклад был опубликован в главном теоретическом органе ВКП(б) журнале «Большевик». «Хорошее знание предмета», «максимум энергии», «учет психологии отдельного слушателя», «правильно проводил линию партии» — из таких оценок сложился общий вывод руководства ИКП о педагогических и научных способностях их слушателя.[37]
Как же эти качества воплощались в обыденной обстановке? У нас есть возможность увидеть Мехлиса с неофициальной стороны, глазами Абдурахмана Авторханова, учившегося в то же самое время на историческом факультете. Этот человек, подобно вышеупомянутому Бажанову, претерпел крутую эволюцию во взглядах. Оказавшись во время Второй мировой войны на Западе, стал советологом и плодовитым историком. Его книга «Технология власти» помогает составить представление о нравах, царивших в «теоретическом штабе ЦК», о происходивших там яростных сшибках сторонников и противников вождя, о роли в них отдельных икапистов, включая Мехлиса.
28 мая 1928 года в ИКП нанес визит сам Сталин. Ректор академик М. Н. Покровский представил Юдина, Константинова, Панкратову. «Стэн, Карев, Мехлис поздоровались сами как старые знакомые», — передает свои наблюдения Авторханов. Запомним эти фамилии. Через самое непродолжительное время между их владельцами вырастет непреодолимая баррикада.
С какой целью вождь приехал к икапистам? Дело в том, что еще осенью 1927 года несколько крупных партийных руководителей — члены Политбюро Н. И. Бухарин, А. И. Рыков, М. П. Томский, секретарь Московского комитета партии H.A. Угланов и другие выступили против предложенных вождем чрезвычайных мер в хлебозаготовках. Сталин объявил их инициаторами «правого уклона». Он, однако, не мог не считаться с тем, что оппозиционеры были широко известными партийными деятелями. Авторитет того же Бухарина как теоретика партии считался в ИКП непререкаемым. Позиции сложившейся здесь «бухаринской школы» (А. Ю. Айхенвальд, Н. А. Карев, Д. П. Марецкий, А. Н. Слепков, Я. Э. Стэн и другие) были прочными, ее интеллектуальный потенциал — высоким. Именно поэтому Сталин посчитал необходимым начать разгром оппозиционеров именно с ИКП, противопоставив им своих сторонников.
Он выступил с докладом «На хлебном фронте», в котором определил путь решения всех проблем в деревне — ускоренное колхозное строительство и «ни на минуту» не прекращающаяся борьба с кулачеством. Имя Бухарина или кого-то из его единомышленников не прозвучало, но анонимные «люди», которые, по словам Сталина, говорят о необходимости всемерного развития кулацкого хозяйства в интересах советской власти, получили от него определение реакционеров. «Не понимать значения крупного кулацкого хозяйства в деревне… это значит сойти с ума, порвать с ленинизмом, перебежать на сторону врагов рабочего класса», — зловеще резюмировал высокий гость. [38]
Безусловно, из колхозов намного легче выбивать хлеб, нежели у индивидуальных собственников, — такой вывод сделал для себя генсек, совершивший накануне выступления в ИКП поездку в Сибирь. Сделал для себя, публично же склонность к конфискационной политике, внеэкономическим средствам изъятия продукции села он драпировал призывами к колхозной революции, суля огромные «преимущества в производстве товарного хлеба», на деле, правда, оказавшиеся мнимыми.
Хотя единственная вина Бухарина и его единомышленников состояла в расхождении с вождем лишь в методах осуществления индустриализации и кооперирования сельского хозяйства, приговор им был предрешен.
Но вернемся в ИКП. Пикантность ситуации для Мехлиса состояла в том, что он сам долгое время грешил симпатиями к Бухарину, и это не было секретом для его преподавателей и товарищей по учебе. Но, очевидно, симпатии разом испарились, лишь только Сталин объявил Николая Ивановича оппозиционером. Теодор Рузвельт этот феномен давно уложил в лаконичную форму афоризма — в политике нет постоянных друзей, есть лишь постоянные интересы. А свои интересы Лев Захарович связал с побеждающей стороной, со своим давним покровителем в лице генерального секретаря ЦК ВКП(б).
Готовясь к разгрому Бухарина, группа профессоров и слушателей старших курсов — среди них был и Мехлис — по заданию ЦК отправилась в Ленинград. Здесь в строжайшей тайне под руководством С. М. Кирова провели ревизию всего написанного «любимцем партии» (так Бухарина называл Ленин), имея целью доказать ничтожность последнего, как теоретика, и мелкотравчатость, как политика. В результате был подготовлен доклад на собрании актива ИКП, выступить с которым поручили уверенно шедшему в гору Мехлису.
Вспоминает А. Г. Авторханов: «Мехлис выполнил задачу блестяще. Ни одно утверждение, ни один тезис не были «взяты с потолка» — все это обосновывалось бесконечным количеством больших и малых цитат из Маркса, Энгельса и особенно из Ленина. Последнюю часть своего доклада Мехлис уделил так называемым «двум путям» развития сельского хозяйства — капиталистическому и социалистическому. Докладчик утверждал, но уже менее успешно и менее уверенно, что бухаринская школа толкает партию на капиталистический путь развития».
Завершая речь, докладчик, однако, «подставился», повторив принятые им за чистую монету фарисейские слова Сталина о том, что ЦК осуждает прошлые ошибки Бухарина, ныне же — в начале 1928 года — в Политбюро «правых» нет. В докладчика тут же вцепились ученики Бухарина. Один из них — И. Сорокин (дальнейшая его судьба автору, к сожалению, неизвестна) — доказательно уличил Мехлиса в сознательной фальсификации марксистско-ленинской теории, в невежестве, заявив под конец: «До чего низко пала наша теория, если к ней допустили недоучек, вроде Мехлиса!»
Обвинения в полузнайстве были еще цветочками. Желая разоблачить фарисейство докладчика и стоявшего за ним Сталина, Сорокин потребовал обсуждать не прошлые, «архивные» ошибки Бухарина, а нынешнее его политическое лицо. При этом сделать такое обсуждение публичным, поскольку игра в прятки недостойна в среде единомышленников. А для этого предложить Бухарину открыто и перед всей партией изложить собственные взгляды, не доверяясь «крикунам от теории, вроде Мехлиса».
Сталинисты явно растерялись. Публичная дискуссия связала бы им и их хозяину руки, не позволила прибегнуть к привычному оружию подавления инакомыслия — огульному шельмованию жертвы без всякого шанса у последней на ответ. Эффект усилился после речи профессора Стэна, обратившего внимание присутствующих на моральный аспект в поведении Мехлиса: «Когда люди, которые еще вчера были не только первыми учениками Бухарина, но и его личными оруженосцами, подобно Мехлису, начинают нам говорить о грехопадении своего учителя, не вскрывая при этом причин своей ему измены, они производят всегда мерзкое впечатление». Стэн прямо спросил Мехлиса: если вчера тот лизал пятки Бухарину, то чьи пятки пришлись ему по вкусу сегодня, и предложил рассказать об истории «собственного хамелеонства в партии и ренегатства в группе Бухарина».
Участники собрания потребовали от Льва Захаровича ответа по существу высказанных ему претензий. Незадачливый докладчик поначалу попытался увильнуть, попросив перенести собрание на завтра. «Он должен проконсультироваться у новых пяток», — раздалось в зале. Но не насмешки беспокоили нашего героя. Гораздо больше его страшила перспектива голосования того предложения, которое внес Сорокин, а по сути инициировал он сам своим неудачным докладом: предложить Бухарину выступить в печати с изложением своих взглядов на текущую политику партии. Такое голосование означало бы политическую смерть Мехлиса. Он не мог не понимать: Сталин, всеми путями препятствующий публичной полемике с Бухариным, получил бы крайне неприятный сюрприз — резолюцию ИКП о предоставлении тому широкой трибуны. За это пришлось бы наверняка ответить, возможно, не одному Льву Захаровичу, но уж ему — точно.
И Мехлис решился на выступление. Он, как замечает Авторханов, «вероятно, единственный раз в
