диввоенюриста В. И. Носова, раскрывавшая «подготовку» командующего 28-й армией генерал-майора В. Я. Качалова к «сдаче в плен». 4 августа, как следовало из докладной помощника Носова бригвоенюриста С. Я. Розенблита, специально командированного в 28-ю армию, на КП Качалова доставили фашистские листовки, служившие одновременно пропуском к неприятелю. Генерал вслух прочитал текст, поинтересовался, не нужен ли кому этот пропуск, и положил листовку в карман. А через час сел в танк и направился в сторону занятой фашистами деревни.
На самом деле жизнь генерала оборвал снаряд, попавший в танк командарма, когда тот повел подчиненных на прорыв. И при известных усилиях этот факт можно было бы установить сразу. Но кто тогда хотел разбираться в деталях? Сталин? Мехлис? Когда для чрезвычайного приказа № 270 потребовались примеры предательских действий, как раз очень «пригодились» и Качалов, и командующий 12-й армией генерал-майор П. Г. Понеделин, и командир 13-го стрелкового корпуса генерал-майор Н. К. Кириллов (их тоже обвинили в добровольной сдаче врагу, хотя они попали в плен в бессознательном состоянии и, находясь в неволе, не пошли на сделку с гитлеровцами). Но вождь и его присные скорее были готовы заранее признать этих, как и многих других командиров и бойцов, трусами и предателями, которых «надо уничтожать», нежели пытаться получить бесспорные сведения об их действительной линии поведения.
Характерно, что людская молва до сих пор связывает объявление попавших в плен воинов «врагами народа» именно с Мехлисом (на последнего, как автора этой «формулы», по свидетельству Константина Симонова, прямо указывал маршал Жуков). Хотя подписи начальника ГлавПУ под приказом № 270 нет, как нет ее и под другими аналогичными документами, но, как говорится, на воре шапка горит. Ретивость Льва Захаровича в воплощении в жизнь жестоких установок вождя стала воистину легендарной. Знали: он ни перед чем не остановится. Позорность формулы Мехлиса, как считал Жуков, состояла «в том недоверии к солдатам и офицерам, которая лежит в ее основе, в несправедливом предположении, что все они попали в плен из-за собственной трусости».[122]
Уместно сослаться и на мнение заместителя начальника Центрального штаба партизанского движения полковника И. Г. Старинова, который встречался с Мехлисом на Западном фронте в качестве начальника нештатной оперативно-инженерной группы, направленной Наркоматом обороны для устройства заграждений и подрыва мостов. Когда у офицера-подрывника родилось смелое предложение совершить рейд по немецким тылам, окончательное решение по нему выносил начальник ГУПП, он же — член Военного совета фронта. Лев Захарович выслушал собеседника настороженно, подозрительно. Потребовал полные данные на всех, кто просился в тыл врага. «…Решил, что никаких данных Мехлису о саперах… не дам, — писал Старинов. — Вдруг кто-либо пропадет без вести на оккупированной территории? В таком случае его семье не сдобровать. Этот циничный деспот припомнит все». [123]
Документы, относящиеся к осени 1941 года, позволяют, на наш взгляд, предполагать, что Лев Захарович все же не сразу пришел к формуле: «Каждый, кто попал в плен, — предатель». В конце октября он получил информацию о том, что на одном из участков фронта немцы прибегли к откровенной гнусности: идя в наступление, они пустили впереди себя пленных красноармейцев. Когда враг приблизился, советские воины открыли огонь. Пленные стали разбегаться, фашисты принялись расстреливать их сзади.
В директиве Мехлиса от 31 октября всем командирам и военкомам частей, которая излагала обстоятельства происшедшего, нет и попытки проанализировать ситуацию. Что в любом случае следовало стрелять по своим, у Льва Захаровича не было сомнений. О чем речь, если еще месяц назад сам вождь благословил такую линию поведения, когда Жданов и Жуков доложили ему, что под Ленинградом фашисты впереди своих войск пускают стариков, женщин и детей, по сталинской терминологии — «депутатов». «Говорят, что среди ленинградских большевиков нашлись люди, которые не считают возможным применить оружие к такого рода делегатам, — продиктовал Верховный в ответной телеграмме Жданову и Жукову. — Я считаю, что если такие люди имеются среди большевиков, то их надо уничтожать в первую очередь, ибо они опаснее немецких фашистов. Мой совет: не сентиментальничать… Бейте вовсю по немцам и по их делегатам, кто бы они ни были, косите врагов, все равно, являются ли они вольными или невольными врагами…»[124]
Что ж, если мирное население, оставшееся на оккупированной территории, объявлялось «врагами», по которым следует «бить вовсю», то красноармейцы, попавшие в плен, оказывались таковыми как бы само собой. И все же во взглядах Мехлиса был свой нюанс. «В разъяснительной работе подчеркивайте, — указывал начальник ГлавПУ в упомянутой выше директиве, — что лучше смерть в бою, чем позорный и мучительный плен, кончающийся непременно смертью. Не должно быть ни одного красноармейца, который не знал бы об этой провокации».
Иные интонации, чем у вождя, звучат и в листовке, написанной армейским комиссаром 1-го ранга по этому поводу. Интересна работа его мысли, которую легко проследить по поправкам, вносимым им в текст. Пленных красноармейцев он именует товарищами-братьями, сынами великой Советской страны, взывает к их гражданским и семейным чувствам. Не терять ни одной минуты, использовать для побега любую возможность, призывает он, а «мы встретим вас как братьев».[125]
Хочется думать, что это не пропагандистский трюк, что проявления человечности по отношению к людям, оказавшимся во вражеском плену, у Льва Захаровича тогда еще сохранились. Может быть, потому, что, в отличие от Сталина, он постоянно был на фронте, знал подлинную армейскую действительность не понаслышке. А возможно, оттого, что осенью 1941 года еще не до конца был ясен масштаб наших потерь пленными, а значит, и степень ожесточенности по отношению к ним еще не носила крайнего характера.
И тем не менее говорить о какой-то принципиально самостоятельной линии Мехлиса, отличной от сталинской, вряд ли правомерно. Вера в вождя, в правильность его установок, укоренившаяся в сознании и душе Льва Захаровича с далеких 20-х, в эти дни лишь крепла. Весьма наглядно свидетельствует об этом и его линия поведения в ходе командировок в войска.
Здесь он тоже отнюдь не забывал о роли «глаз и ушей», а то и карающей длани вождя, был постоянно настроен на борьбу, на выявление врагов, на чрезвычайные меры. Еще довоенный опыт показал правящей верхушке, что в обстановке общественного стресса легче манипулировать массами, проще найти повод списать любой свой промах, любое собственное преступление на чье-то «вредительство», а то и «предательство». Были и люди, специализировавшиеся в роли сталинской секиры — Ежов, Берия, Вышинский, Шкирятов… И — Мехлис. Ему не была известна та высота духа, которая побуждает человека искать несовершенство, прежде всего, в себе, спрашивать в первую очередь с себя. Безоговорочно и решительно, с неумолимостью несущейся с горы лавины или, если угодно, падающей секиры, выполнял он указания репрессивного характера. Был беспощаден, умел отвести вину от хозяина (а при необходимости и от себя), переложив ее на других, более человечных, совестливых и слабых.
Такие специфические качества Льва Мехлиса были востребованы вождем на фронте уже в первые, катастрофические дни войны, когда враг в полной мере воспользовался грубыми просчетами советского руководства при определении момента и главного направления фашистской агрессии. В полосе Западного фронта к концу июня гитлеровцы продвинулись на глубину свыше 300 километров, захватив значительную часть Белоруссии. 3-я и 10-я советские армии были окружены, а остатки 4-й армии отошли за Березину. 28 июня пали Минск и Бобруйск. Создалась угроза быстрого выхода подвижных соединений врага к Днепру и прорыва их к Смоленску.
В поисках причин столь тяжких поражений наших войск острый и циничный ум вождя привычно подсказал: чтобы отвести подозрение от себя, надо, не мешкая, объявить имена виновников. Выбор пал на командование Западным фронтом. На первом же заседании ГКО, образованного 30 июня, было утверждено отстранение генерала армии Д. Г. Павлова от обязанностей командующего войсками фронта. Его заменили сначала генерал-лейтенантом А. И. Еременко, а 2 июля — наркомом обороны маршалом Тимошенко. Начальником штаба фронта вместо генерал-майора В. Е. Климовских был назначен начальник оперативного управления Генерального штаба генерал-лейтенант Г. К. Маландин. Членом Военного совета фронта вместо А. Я. Фоминых стал Мехлис, продолжавший оставаться заместителем наркома обороны и начальником ГУПП.
В реализации планов Сталина по поиску «стрелочников» ему отводилась особая роль. Именно он
