«Снять армейского комиссара 1-го ранга т. Мехлиса с постов заместителя народного комиссара обороны и начальника [Главного] Политического управления Красной Армии и снизить его в звании до корпусного комиссара…»
Можно только предполагать, почему позднее Сталин так и не вернулся к мысли предать виновников керченской катастрофы суду военного трибунала. Среди высшего комсостава ходили слухи, что Мехлис, возвратившись в Москву, сумел-таки добиться приема у вождя. Как только бывший начальник ГлавПУ появился на пороге сталинского кабинета, он тут же рухнул на колени и буквально пополз к стоявшему в дальнем углу у стола хозяину. Хватая его за мягкие кавказские сапоги, молил о прощении, а Сталин, брезгливо морщась, судорожно пытался высвободить ноги из объятий Мехлиса.
Кому как, но автору в эту сцену не верится: больно уж не соответствует она мехлисовскому характеру. Не случайно в опубликованных воспоминаниях генерала армии Хрулева, на которого подчас ссылаются, передавая этот эпизод в сталинском кабинете, ничего подобного нет. Много несправедливого претерпел Андрей Васильевич от бывшего начальника ГлавПУ, но напраслину возводить даже на старого недруга, тем более поверженного, не стал.
Сам же Мехлис признавался, что «после Керчи Сталин полгода со мной не разговаривал».
Так или иначе, с Львом Захаровичем вождь обошелся весьма милосердно. Как, впрочем, и со всем руководящим составом Крымского фронта, о чем читатель уже знает. Случись такое масштабное поражение в 1941 году, не сносить бы головы ни командующему фронтом, ни другим генералам.
Через неделю, 12 июня, ЦК ВКП(б) обсудил вопрос о состоянии партийно-политической работы в войсках действующей армии. Вскрыв в ней «существенные недостатки» — сухость, казенность, проведение без учета обстановки, времени, запросов различных категорий личного состава, конкретных боевых задач, устранение от повседневной кропотливой работы с личным составом многих членов военных советов, комиссаров частей и соединений, — ЦК потребовал коренным образом улучшить ее. В весьма резких тонах было выдержан и приказ наркома обороны, проект которого был выработан по результатам совещания членов военных советов нескольких фронтов, начальников политорганов и комиссаров соединений, состоявшегося в Москве 6 июля 1942 года. Этот документ содержит, на наш взгляд, наиболее выразительную оценку — «недопустимо плохо», данную высшим руководством деятельности Мехлиса на посту начальника Главного политического управления с июня 1941 по июнь 1942 года (хотя прямо его фамилия и не упоминалась). Основные причины недостатков в партийно-политической работе связывались все с тем же «канцелярско-бюрократическим стилем» руководства.
Зная нравы тогдашней власти, можно с уверенностью говорить: вернись Лев Захарович из Крыма не поверженным, а триумфатором, этих резких оценок состояния главпуровского хозяйства и в помине не было бы. А так события шли по народному присловью: на бедного Макара все шишки.
Вместо Мехлиса руководить ГлавПУ был поставлен кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б), секретарь ЦК и Московского комитета партии A.C. Щербаков. Он же возглавил и Совет военнополитической пропаганды, созданный при Главном политуправлении для обобщения опыта партийно-политической работы в войсках и разработки рекомендаций по ее дальнейшему улучшению.
Как реагировал на эти решения Мехлис? Общавшийся с ним в те дни писатель Давид Ортенберг вспоминал, что таким подавленным он не видел Льва Захаровича даже в самые первые, наиболее тяжелые дни и недели войны. Оставшийся не у дел наш герой ходил по домашнему кабинету крайне расстроенный, повторяя: «Все, все кончено». Поначалу без особого восторга воспринял он и известие о решении Политбюро ЦК ВКП(б) включить его, явно по указанию Сталина, в состав Совета военно-политической пропаганды. Ему ли было не знать привычку вождя нередко возвышать свою жертву перед тем, как окончательно ее добить. А что, кроме заклания, надо было ждать после случившегося? Дальнейшие события показали, что Верховный дал ему шанс реабилитироваться, хотя к первым ролям в армии больше не допускал.
Постепенно к Льву Захаровичу стала возвращаться привычная уверенность в себе. Гроза, кажется, миновала стороной. Впервые после возвращения из Крыма мы встречаем его на заседании Совета военно- политической пропаганды, состоявшемся 27 июня. В его работе корпусной комиссар уже не просто участвовал, но и выступил по обсуждавшемуся вопросу — о работе среди войск противника.
В частности, предложил смелее привлекать к контрпропаганде немецких эмигрантов-коммунистов, военнопленных, переменить содержание газет на немецком языке, сделав их по преимуществу информационными.
Осмысление и переживание случившегося в Крыму не прошло для Льва Захаровича совершенно бесследно. В чем-то его суждения стали более гибкими и жизненными. Но они соседствовали с рецидивами прежней психологии, уходившими корнями в стремление чуть ли не в каждом недостатке видеть чьи-то вражеские происки. Например, на заседании 8 октября 1942 года задержки с выдачей личному составу гвардейских значков, а раненым — соответствующих нашивок, он расценил ни больше ни меньше, как «сознательный подрыв доверия к руководству, к Москве».
К слову, следов дальнейшего участия Мехлиса в работе Совета военно-политической пропаганды обнаружить не удалось. Очевидно, он, как единственный представитель фронтового звена руководителей, пребывая вне Москвы, перестал участвовать в заседаниях явочным порядком.
Его пребывание в столице не затянулось. 26 июня постановлением ГКО он был назначен членом Военного совета Северо-Западного фронта. Но отбыть к новому месту службы не успел, поскольку 3 июля в связи с ширившимся наступлением немецко-фашистских войск состоялось новое решение ГКО — о приведении в полную боевую готовность 3, 5 и 6-й резервных армий. Лев Захарович получил назначение на должность члена Военного совета последней из них.
После этого весь его путь до самого конца войны пролегал по фронтам действующей армии. Недолго, до сентября 1942 года, оставаясь членом ВС 6-й армии, в дальнейшем он занимал аналогичную должность последовательно на девяти фронтах: Воронежском (сентябрь — начало октября 1942 года), Волховском (октябрь 1942 — апрель 1943 года), Резервном (апрель 1943 года), Брянском (июль — октябрь 1943 года), сформированном на его базе Прибалтийском (10–20 октября 1943 года), 2-м Прибалтийском, переименованном из Прибалтийского (октябрь — декабрь 1943 года), Западном (декабрь 1943 — апрель 1944 года), 2-м Белорусском (апрель — июль 1944 года), 4-м Украинском (август 1944–11 мая 1945 года). Единственное исключение составила непродолжительная служба членом ВС Степного военного округа (18 апреля — 6 июля 1943 года).
Причиной столь частой перемены мест была не только служебная необходимость, но и, судя по архивным документам и свидетельствам сослуживцев, крайняя неуживчивость Мехлиса, интриганство, стремление подмять под себя очередного командующего, сделать его «ручным», «карманным».
Едва корпусной комиссар прибыл в 6-ю резервную армию, она почти сразу же вошла в состав образованного 7 июля 1942 года Воронежского фронта, который вел упорные оборонительные бои в среднем течении Дона, в районе Воронежа. Лев Захарович старался рутине и апатии, для многих естественной при таком понижении по службе, не поддаваться. «Поедает пыль и жара… В работе какой-то особый прилив бодрости, — написал он жене 13 июля. — Главное — побороть беспечность людей, настроения самотека, казенный оптимизм при бездеятельности. Победа сама не приходит, ее надо добиться напряженной умной работой, организацией людей».[159]
Напомним, что в ходе Великой Отечественной войны это был один из самых напряженных и критических моментов. С 7 июля советские войска Южного и Юго-Западного фронтов по приказу Ставки отходили к Дону, пытаясь избежать окружения многократно превосходящим противником. К середине июля прорыв стратегического фронта на юге достиг 150–400 км в глубину. Донбасс и правобережье Дона захватил враг. А когда ему удалось выйти в большую излучину Дона, оккупировать Ростов-на-Дону, возникла непосредственная угроза прорыва на Северный Кавказ и к Сталинграду. 28 июля Сталин как нарком обороны подписал знаменитый приказ № 227 «Ни шагу назад!». Отступление без приказа он объявлял тяжким преступлением, которое каралось по всей строгости военного времени. Кроме того, в качестве карательно-исправительной меры в соответствии с этим приказом в Красной Армии учреждались штрафные части и заградительные отряды.
При всей суровости приказ № 227 не смог остановить отхода наших войск в целом, однако на
