— Напиши, Стась, что это последнее сообщение. У меня есть муж, у него огромное состояние, он во всём меня слушает, и стоит мне только повести бровью, как выгонит из дому всех, кого ни пожелаю. Он некрасив, к тому же русин, и я не люблю его, но он меня обожает и очень-очень добр! Лучше мне жить с ним, чем переносить грубости таких, как Юрша. Ох, если бы он попался мне в руки… Я приказала бы выколоть ему глаза!.. Поэтому напиши, что при первой же возможности я уеду отсюда. Отец льстил себя надеждой, что князь Сигизмунд Кейстутович мною увлечётся, и потому вместе с вельможами рассчитывал при моей помощи взять власть в Литве в свои руки. А тут вдруг князем стал Свидригайло, а Кейстутович его сторонником. Кердеевича не убили, несмотря на обещание, теперь пусть его оставят в покое, мне же надоела чужая блажь. Я хочу жить для себя! Понимаешь?
— Понимаю, ваша милость. Я написал уже, что Богдан Рогатинский собирает войска в Олеськ, Юрша в Луцк и что главная опасность таится в этих гнёздах. Князь Свидригайло войны не желает, и у него нет достаточно сил, чтобы её вести. Главная препона для Кревско-Городельской унии — мужики и мелкое боярство. Поэтому наши войска должны в первую голову напасть на эти замки. Русины на западе тоже готовят бунт, но об этом ваш отец, наверно, знает. В конце я приписал, что вы желаете свободы и если вам её не дадут, то вы сами найдёте способы и пути добыть её силой либо хитростью. Хорошо так?
— Очень хорошо! Славный ты у меня помощник, Стась! А вот песок. Посыпь, заверни в шёлковый платок и покличь Марину,
Стась молча слушал и лишь преданно поглядывал на красивое лицо своей госпожи, а в глазах его горел похотливый огонёк. Вдруг из соседней комнаты раздался испуганный крик женщины. Старостиха, схватив свечу, кинулась за Стасем в комнату Марины. И тут их глазам представилась довольно любопытная сценка.
На низкой лежанке, застеленной шерстяными одеялами, полулежали Скобенко и кругленькая, полненькая брюнетка-красотка лет, вероятно, восемнадцати. Её залитое румянцем личико пылало от страсти, а может… может, от гнева, потому что глаза её метали молнии, рука занесена для удара. Растрёпанная одежда свидетельствовала о весьма пылком ухаживании, сам кавалер был почти без сознания. Увидав Стася, девушка взвизгнула, парень вскочил на ноги, совершенно растерянный, точно пойманный с поличным напроказивший школьник.
Увидав пани Офку, Марина закрыла лицо руками, разрыдалась и кинулась госпоже в ноги.
— Ох, пани! — запричитала она. — Простите, что пустила сюда этого злодея, казалось поначалу, что парень из хорошего дома, что будет меня уважать и вам послужит, а он начал с другого конца и…
— И что? — резко спросила старостиха, когда девушка замялась.
— Ничего больше, но не приди вы и пан Стась, то уж и сама не знаю…
— А ты не могла крикнуть раньше?
— Ну как же, ваша милость, сначала он вёл себя пежливо, а потом уж было стыдно кричать…
— А валяться на одной лежанке с чужим парнем не стыдно? Кто ты? — спросила Офка, обращаясь к Скобенко.
— Скобенко я, киевский мещанин, сейчас служу у боярина Юрши.
Пани Офка даже вздрогнула от возмущения. Поставив подсвечник на столик, она повернулась к смущённому парню.
— Значит, ты служишь Юрше, этому злодею, и смеешь явиться к тем, кого держат взаперти, как заключённых?
Скобенко впервые поднял глаза на Офку.
— Я служу не старому воеводе, а его молодому племяннику… — пролепетал он.
— У того, о котором я говорил вашей милости нынче вечером, — вмешался Стась.
— Ну, коли так, дело другое! — сказала пани Офка и улыбнулась. — Тогда мы ещё поговорим.
Приказав Марине встать и привести в порядок расхристанную сорочку и плахту, старостиха уселась на табуретку. Потом, внимательно-испытующе уставившись на красивого пария, вполголоса бросила несколько слов Стаею. Паж вышел и тут же вернулся с завёрнутым в шёлковый платок письмом.
— Жаль мне тебя, — сказала она, обращаясь к Марине и Скобенко, — что вянет среди этих стен твоя красота. Мало того! Какой-то поганец пристаёт к тебе, а я не в силах тебя защитить, ведь и со мной каждую ночь может произойти то же, что с тобой нынче. Мы всего лишь слабые женщины и не всегда в силах обуздать жаждущее любви сердце.
Марина, уже немного успокоившаяся, снова начала всхлипывать; пани Офка не спеша кивала своей красивой головкой, а Стась злобно усмехался. Он, видимо, догадывался, о чём идёт речь.
Лишь Скобенко не улавливал хитрости пани Офки и ухватился за её последние слова, как утопающий за соломинку. Он боялся, что пани Офка завтра пожалуется воеводе, и тогда горе ему!
— Ваша милость меня обвиняет! — промолвил он, — Но я не поганец, не злодей, а то что не боярин, ещё не беда. У нас на Руси и мещанину живётся среди бояр неплохо, коли будет на то божья воля да княжья ласка. А у меня есть высокие и знатные покровители, и на службу к Юршам я пошёл только потому, что они да Носы — первые у нас люди!.. И ухаживаю я за панной Мариной вовсе не для того, чтобы её обмануть, а законно с ней венчаться. Она мне пришлась по сердцу, на ней и женюсь.
Наступило молчание, слышно было только, как всхлипывала Марина.
— Успокойся, Марина, полно тебе плакать! — сказала старостиха, а потом обратилась к Скобенке: — И это всё правда, что ты говоришь?
— Клянусь, правда! Крест святой, землю буду есть, что правда.
— В таком случае мне жаль вас обоих! Чтобы справить свадьбу, нужно получить у князя пожалование, а кто сейчас князь? Покуда всё уляжется, пройдёт год. два, может, и десять лет, но ведь ни сердце, ни годы не ждут! Тебе же, Скобенко, оно необходимо теперь, а чтобы его получить, придётся послужить не Юршам или Носам, а тем, кто стоит близко к одной-единственной законной тут власти — королю!..
— О, пани, скажите только, кому послужить? — умолял Скобенко. — Я готов хоть завтра, хоть сей же миг ехать, идти, куда пожелает тот, на кого вы укажете!
— Юрши, Рогатинские, Носы, Несвижские, Звягельские, Воловичи и сотни им подобных — люди вчерашнего дня. Нынче только такие, как Кердеевичи да Бучадские, могут выхлопотать тебе у короля пожалование, если им послужишь…
— Я готов хоть сейчас! — решительно промолвил Скобенко.
С минуту пани Офка смотрела парню прямо в глаза, наконец подняла указательный палец и заговорила не спеша, тихо, но очень выразительно:
— Ты решаешься, значит, покинуть своих господ и послужить королю! И поступаешь разумно, потому что награда короля и благородных панов русину за верную службу будет такая, какая тебе и не снится. Не только исполнятся твои желания, но даже твои прихоти станут законом для тех, кто тебе обязан. Поэтому слушай меня и не ради доверия, которое я тебе оказываю. Ибо горе, трижды горе тебе, если ты задумал нас предать. У нас множество… тысячи способов наказать не только мещанина, но и князя… А наши тюрьмы и пытки — это тебе не светлицы в русских замках, и не нагайки тиуна — они страшны! Верь мне! Я видела однажды, как пытали изменника… — тут пани Офка, вытянув руки вперёд, отшатнулась, словно отгоняла страшное воспоминание, — я видела, и целую неделю пища не шла мне в горло. Помни это!
Скобенко побледнел и со страхом уставился в лицо красавицы, по которому то и дело мелькало выражение какой-то дьявольской жестокости. Но минуту спустя он наклонил голову и набычился, словно его ударил её взгляд.
— Не грозите, пани! Не присягал я служить своим панам и не беру греха на душу, покидая их. Вам же поклялся и буду честно служить и без угроз, если, конечно, вы не обманете меня… А тогда, — тут ясные глаза Скобенко стали страшными, как у лютого тигра, — тогда обманщика не защитят ни дружина, ни замки, ни мольбы, будь он раб, князь или сам король. Горе и вам, если обманете перевертня… И ты не думай, будто я не понимаю, что становлюсь перевертнем… Горе вам, повторяю, ибо моя месть настигнет лжеца, как гром среди ясного неба, как ядовитая змея, ужалившая во сне.
Какую-то минуту они меряли друг друга глазами, как бойцы перед боем, как два барышника, надувающие третьего, неопытного. Первой прервала молчание пани Офка.
— Ну хватит! — сказала она наконец топом приказа. — Верю тебе и хочу испытать твою честность. Вот тебе платок. Я зашью его, а ты отвезёшь каштеляну Зарембе в Перемышль, а потом разыщешь на
