Опильского, невольно вспомнятся некоторые гоголевские страницы, повествующие о суровой борьбе, в которой не обходилось без жестокости в духе того далёкого времени, славящие верность отчизне и боевому товариществу, отмеченные яркостью батальных сцен, поэтизацией мужества и подвига.
Как ни соблазнительны историко-литературные аналогии, они имеют смысл лишь тогда, когда помогут нам обнаружить то своё, что внёс интересующий нас писатель в историческое повествование. Безусловно, соперничать с крупными художниками в занимательности вымысла, в красочности языка, в пластичности образов Опильский никак не мог, да и не пытался. Там, где он устремлялся в сферу личных взаимоотношений героев (Андрий и Офка, Андрий и Мартуся), успех ему скорее не сопутствовал (подчас изменяли вкус и чувство меры). Надо думать, что писатель и сам понимал ограниченность своих возможностей в этом плане. Главным в романе он сделал раскрытие социального смысла происходящих событий, раскрытие той роли, которую играют в них классы, группы, отдельные люди, изложение своего понимания истории, подчёркивание определяющей роли народных масс. Можно заметить, что раскрытие большинства образов романа совершается именно через выбор места в социальной борьбе, через выявление роли героя и движущих им интересов. Иногда даже автор предельно упрощает такую обрисовку персонажен средствами, граничащими с публицистикой. Для нашего современного читателя мысли, высказываемые в этой связи автором «Сумерек», уже не окажутся новыми. Но он не должен забывать о дате выхода романа (1922), о мужестве писателя, жившего в условиях буржуазного государства, о борьбе его против национализма за сознание молодёжи, о том, что для того времени подобный подход к истории был для украинского исторического романа в известной мере новаторским.
Приведём несколько примеров того, как раскрывает Опильский мотивы действий участников событий, описанных в романе.
Вот как объяснены причины, в силу которых Свидригайло, при всём стремлении к самостоятельности и власти, при всей вражде к польским панам, оказывается противником народного движения. Великий князь отвечает на упрёки польского посла:
«Я не стану подстрекать холопов и натравливать всякую сволочь на боярство и панов. Право держать оружие принадлежит только нам, а не толпе гречкосеев и свинопасов, как великий князь, я велел им бросить оружие, и ни один из бояр, панов или князей не идёт с ними».
А вот как рассуждает об этом один из героев романа:
«Великий князь велел мужикам бросить оружие, потому что боялся, потому что сила, прогнавшая со своей земли врага, возьмёт эту землю себе… Свидригайло и его сторонники, если и желают свободы и независимости, то лишь для себя. Народа же они боятся, потому что борьба идёт между польским и литовско-русским рыцарством, идёт лишь за мужицкую шкуру».
Двойственной была в описанных романистом событиях роль боярства: с одной стороны — стремление к независимости, с другой — боязнь народного порыва и, как результат, стремление к компромиссу, равносильному капитуляции. Эгоистические феодальные интересы оказываются в конечном итоге решающими. И в романе именно этим объясняется измена бояр, отречение их от народа.
Даже лучшие из бояр, те, кто был исключением среди феодалов, не обладают той решимостью, той ненавистью к угнетателям, которой охвачен народ, и, уж во всяком случае, к пониманию его силы приходят не сразу и не без опасений:
«Князю Ивану Носу и его единомышленникам не раз грезилось марево свободы и независимости, однако они никогда не думали об освободившемся народе, который, встав на защиту своих прав, может растоптать всю родовитую знать: короля, великого князя, а там, вероятно, и тех, кто первый дал ему в руки оружие и научил одним махом, купно, как тараном, разбивать врага!..» Бояре, сторонники независимости, «не раз советовались о том, как бы после смерти князя Витовта, воспользовавшись смутой, поднять весь народ на борьбу за утраченную независимость. Одпако никто из них не считался с тем, что эти тысячи тысяч простого люда по-своему смотрят на жизнь».
Народные же массы, как показывает Опильский, готовы подняться на борьбу с иноземцами ради того, чтобы избежать полного закрепощения, вовсе не склонны быть слепым орудием в княжеских распрях, и ярмо, накинутое «своими» боярами, ничем не лучше в их глазах ярма, принесённого пришельцами. Понимают это в конце концов и положительные герои романа, которые видят в крестьянстве силу, определяющую судьбы родного края. Боярин Микола говорит: «А у нас скажут: «Мы, значит, должны погибать ради того, чтобы на смену панам посадить себе на шею своих, чтобы, вместо польской нагайки, нас стегала русская? Или, может, она сплетена из кошачьих хвостов?»
Можно, пожалуй, спорить насчёт исторической достоверности таких персонажен, можно сомневаться, действительно ли столь развитым было в ту пору национальное н социальное самосознание. Юлиан Опильский, как бы предвидя подобные сомнения, напомнил в романе, что описываемая эпоха несла с собой активизацию народных масс, и упомянул такие факты европейской истории, как борьба швейцарцев за свою свободу (битва при Земпахе 1386 г.), как гуситское движение (кстати, идеи гусизма в то время довольно широко распространились в Польше, проникали и в те края, где происходит действие «Сумерек». Небезынтересно, например, что в 1422 г. из великого княжества Литовского отправилось в Чехию довольно значительное число русских воинов, которые около восьми лет сражались на стороне гуситов).
Исторический роман, поскольку в него вложено авторское понимание истории, вообще редко обходится без известной модернизации изображаемого: персонажей и толкования событий. «Историческая повесть, — писал Иван Франко, — это не история. Историк прежде всего старается установить истину, констатировать факты; беллетрист только пользуется историческими фактами для своих особых художественных целей, — для воплощения определённой идеи в определённых живых, типических образах».
Писатель не может игнорировать перспективы последующего общественного развития (применительно к «Сумеркам» это перспектива неизбежного в грядущем крушения феодализма), всегда проясняет прошлое более поздним историческим опытом. Этот опыт заставил Опильского настойчиво утверждать социальное видение событий и даже наделять им отдельных своих героев. Ему это было тем более необходимо, поскольку роман стал развёрнутой полемикой против националистического подхода к истории.
Не будет, пожалуй, преувеличением сказать, что концепция Ю. Опильского в ряде существенных моментов противостояла националистической украинской историографии, крупнейшим авторитетом которой был М. С. Грушевский, виднейший буржуазный историк, автор многотомной «Истории Украины — Руси». М. Грушевский, например, изображал украинскую нацию бесклассовой, такой, где нет «своих» эксплуататорских классов и мет места для классовой борьбы. Опильский подчёркивает в «Сумерках» непримиримую в конечном счёте противоположность интересов между феодальными землевладельцами и крестьянством. Эта-то противоположность оказывается у него в итоге решающей для хода событий, предопределяющей неудачу борьбы за независимость Руси. Грушевский, считая национальную проблему главной в истории, ставил национальные интересы выше классовых, а классовую борьбу считал «мешающей» национальной борьбе. Опильский успех национального дела ставит в зависимость от удовлетворения стремлений крестьянства, от вовлечения его в борьбу, — и классовые интересы оказываются у автора «Сумерек» определяющими историю.
Почему польскую экспансию на восток Опильский считает безусловным злом для украинского населения? Не только и не столько потому, что она означала проникновение инонационального элемента, а потому, что она несла с собой закрепощение крестьянства в более тяжких, чем прежде, формах.
Польская шляхта, пришедшая на чужую землю, изображена в романе, как уже отмечалось, в самых чёрных красках. Но писатель далёк от того, чтобы ответственность за творимые ею насилия распространять на польский народ, и специально оговаривает это на страницах своего романа. Вот что говорит один из героев Опильского своему врагу-шляхтичу:
«Ты служишь нескольким вельможам и королю, а не народу!.. Народ не зарится на чужое и в чужую землю не суётся, разве если вы, шляхта, его заставите». Показательна в этой связи одна мелкая деталь: даже среди слуг злобного каштеляна Зарембы оказывается один (Юзва), который, пожалев боярина Миколу, сокращает его мучения.
Заметим к тому же, что тон, которым говорит автор «Сумерек» о польских феодальных порядках, не был результатом исключительно его настроения и его вымысла. Он подсказывался ему и некоторыми из древних источников, старой обличительной литературой. Вот как писал, иапример, украинский публицист
