— Тут этот седой как крикнет на них: «Цыц! Человек дело говорит! Диктуй все, что вам от меня нужно!» — это он мне говорит. Ну, думаю, тут зевать нельзя! Я ка-ак начал диктовать — и про турбину, и про все дела. Седой схватил тетрадку, пишет, пишет, а я все диктую, диктую…
— Это кому ты диктовал? — спросил Юхан Каэр.
Он уже с минуту стоял возле двери в класс, но ребята были так заняты рассказом Волли, что даже не смотрели в коридор. Тут все бросились за парты, А Юхан Каэр поздоровался и снова спросил у Волли:
— Так с кем это ты говорил?
— Седой такой, важный. В районе сидел. Наверно, большой начальник.
— Как ты попал к нему на прием?
— Зачем «на прием», товарищ директор? Просто мы с ним посидели, поговорили… — снова начал свой рассказ Волли, чувствуя за спиной напряженное молчание изумленных друзей.
— И ты даже не догадался встать? — нахмурился директор.
— Нет, я, конечно, стоял, — приблизился к истине Волли. — А он сидел. Он просил передать вам привет, только я забыл спросить, как его зовут. А дело было так…
Мы с вами, читатель, уже знаем, как было дело, и поэтому не стоит еще раз выслушивать Волли. Но, представьте себе, директор Каэр не пришел в восторг от этого рассказа.
— Как же можно так говорить со взрослыми? — сказал он. — Они могут просто прекратить нашу стройку.
— Хуже не будет, — философски заметил Волли, подавая директору телеграмму. — Вон они что пишут!
— «Срочная. Ввиду отсутствия турбины и по ряду соображений стройку немедленно прекратите», — вслух прочел директор. Сел и приложил руку к сердцу.
— Это старая телеграмма, она теперь недействительна! — пробормотал Волли.
— Садись, — сказал ему Юхан Каэр. — С меня достаточно. Перейдем к ботанике…
На перемене спорили много. Большинство ребят было на стороне Волли. Все-таки это здорово — так и сказать седому начальнику всю правду. Неизвестно, сколько Круус приврал, но не стал бы он все-подряд перевирать при директоре школы.
А кое-кто разделял точку зрения директора, опасаясь неприятных последствий вмешательства Волли. И очень многих взволновала телеграмма, прочитанная директором. Правда, Харри подтвердил, что она хоть и срочная, но получена неделю назад…
Молодец Харри! Смотри-ка, не проболтался!
Но Юта Каэр на этот раз смотрела на вещи совсем не так, как ее отец. Она водила Волли по строительству, как важного гостя, показывая, что без него успели сделать.
А когда они шли со стройки, Юта нагнулась к самому его уху:
— Круус, хочешь я открою тебе одну тайну?
— Валяй открывай! — оживился Волли. Он очень любил тайны.
— А ты не будешь смеяться? Честное пионерское?
— Не буду.
— Слушай: ты мне нравишься.
— Влюбилась в меня, да? — спросил Волли, чтобы внести полную ясность.
— Вот еще, глупости какие! — вспыхнула Юта.
Волли так неожиданно произнес это непривычное слово «влюбилась»… Конечно, Юта уже во многих книгах встречала глагол «любить» у Пушкина, Вильде, Жюля Верна… Там было написано о любви очень интересно…
Они дошли до школы. Только не до главного входа, а до той боковой двери, что вела в квартиру директора. Юта остановилась возле крыльца, повернулась к Волли и с любопытством взглянула на него, склонив голову набок.
— А ты?.. — негромко спросила она.
— Люблю! — ответил Волли, не раздумывая.
Вот здорово-то: в него влюбилась сама директорская Юта! А теперь стоит и пялит на Волли глаза. Что же в таких случаях делают? Ага, наверно, целуются! Жаль, что Юта такая длиннющая… Но тут как раз ступеньки… Если встать ступенькой выше…
Волли дернул Юту за воротник, так что она качнулась к нему, и чмокнул ее в щеку.
Щека была круглая. Как мячик. И холодная. От нее пахло молоком. Парным молоком или чем-то вроде этого. Волли потянул ноздрями воздух.
— Знаешь, от тебя пахнет теленком, — сообщил он о своем открытии.
— Волли, ну почему ты всегда болтаешь какую-нибудь чушь! — дрогнувшим голосом сказала Юта, краснея до корней волос.
— Это правда, — настаивал Волли. Он чувствовал, что говорить об этом не нужно, Волли огорчали его собственные слова, но почему-то он упрямо продолжал отстаивать свою правду и повторял: — Теленком. Честное слово, от тебя пахнет теленком!
И Юта вдруг убежала.
Топ-топ по ступенькам, и — хлоп! — дверь за ней закрылась. Вот и пойми этих девчонок: сама завела такой разговор, а потом ни с того ни с сего обиделась…
Ну ничего. Все равно теперь Волли влюбленный. Нужно будет вырезать на парте «В+Ю». Только меленько-меленько, чтобы никто не увидел. Потому что это тайна и ее полагается хранить.
К сожалению, тайны никогда не могли усидеть внутри Волли. Утром, уже на первом уроке, он написал Андресу: «Я и Юта любим друг друга».
Андрес ответил на той же бумажке: «Ничего ты в этом не понимаешь».
Волли обиделся и написал: «Сам ничего не понимаешь! Мы с ней целовались». И Андрес больше не стал писать. Только на переменке сказал стихами:
— Плохо, — поморщился Волли (знатоки всегда морщатся). — Бесы, ангелы — к чему ты их приплел? Уж если пишешь стихи, писал бы понятней!
— Балда! — возмутился Андрес. — Это совсем не я, это Гейне написал! Я вчера читал его стихи. Еще он пишет, что любовь — это зубная боль в сердце.
— Да ну? — удивился Волли.
Зуб у него когда-то болел. Ох, и болел же! Вот и сейчас шатается, если надавить кончиком языка. Но любовь… При чем тут зубы?
Волли сказал:
— Нет, зубы тут ни при чем. Не разбираетесь вы в этом деле, ни ты, ни твой этот… Гейне. Уж я-то знаю!
— Ну конечно, где ему до тебя! — поиздевался Андрес. — Эх, Круус, какая ты балда!
— Но-но, полегче! Я турбину добывал!
— И об этом зря шумишь. Неизвестно, чем еще все кончится. И ведь тебе просто повезло — случайно напоролся в городе на кого-то важного. Вот если бы сам сделал… что-нибудь настоящее…
Это было уж слишком! Если бы все это сказал не Андрес, а кто-либо другой, Волли ка-ак размахнулся бы да ка-ак… Видали? Он, Волли, добивался, чтобы школа получила турбину! Он долговязой Юте понравился! И вдруг Андрес говорит…
Самое обидное, что с Андресом трудно спорить. Ведь и верно, если бы Волли знал, что там сидит этот
