— Поезжай к привези её ко мне.
— Артемий Петрович, но ведь время — час ночи, спит она небось.
— Возьми шубу, заверни — и сюда…
— А если Ланочка в ниглиже, а может, и того бесстыднее? — Кубанец плотоядно облизал губы.
— Голую привезёшь — вдвое больше вознагражу… Иди, чего топчешься!
Волынский слышал, как сели на коней гайдуки в поскакали со двора Артемий поправил постель, бросил ещё одну подушку, встал у окна и стал ждать, поглядывая то и дело на часы. Было около двух, когда залаяли собаки, послышался топот конских копыт, затем донёсся недовольный женский голос: «Куда вы меня привезли, чёрт знает что!» Её внесли закутанную в шубу и посадили на кровать. Увидев Волынского, она испуганно вскрикнула и захохотала. Сбросив шубу, повисла у него на шее. Мажордом выскочил в гостиную и выгнал во двор гайдуков. А из спальни неслось:
— Ну, барин ты мой, наконец-то объявился! Надоело тебе немок безгрудых ласкать, на русскую ладушку потянуло!
— Терпеть не могу немчуру… — Последнее, что услышал Кубанец, закрывая дверь в гостиную, и пошёл спать.
И снова губернатор не выходил из дому несколько дней, а когда наконец-то появился, горожане заметили: «Лица на нём нет — всю кровушку выпила из него служба царская!» Тут и Нефёд Кудрявцев улучил момент, сунул губернатору грамоту о назначении Церен — Дондука на калмыцкий престол. Волынский подписал, вынул печать, дохнул на неё и пришлёпнул к грамоте…
На берегу Волги, у стен Кремля, моряки стирали рубахи и портки. Некоторые окунались и ныряли в воду. Губернатор послал гайдука узнать, где генерал-лейтенант Матюшкин. Гайдук подался к флагманскому кораблю и скоро вернулся с известием, что командующий Каспийской флотилией отбыл на галере по Бактемиру, на взморье. Волынский подумал: «Матюшкин зря на Бирючью косу не поплывёт — видно дела заставили». После обеда губернатор принимал обывателей у себя во дворе, в казённом доме в двумя кабинета ми и приёмной. Здесь было удобнее брать всяческие подарки и подаяния. Кубанец только успевал выносить из кабинета Волынского кошёлки да сумки. А на другой день утром появился в заливе фрегат трёхмачтовый, на котором Фёдор Соймонов в апреле повёз Аврамова и князя Мещерского ратифицировать договор. Паруса на фрегате убрали, и людей на пристани не было: судя по всему, корабль пришвартовался давно. Но где же дипломаты, или хотя бы князь Мещерский? Консул Аврамов, возможно, в Реште остался, а этот непременно должен вернуться. Волынский спустился на пристань, поднялся по трапу корабля. Матросы, завидев губернатора, кинулись в каюты к офицерам. Князь Борис Мещерский в это время лежал в гамаке, когда Волынский вошёл, он даже не встал.
— Встань, унтер-лейтенант, да доложи с положенной чёткостью, что там у тебя произошло в Персии?! — закричал Волынский, ткнув в бок офицера тросточкой.
— А ничего не произошло, — с вызовом отозвался Мещерский, хорошо помня о своём высоком титуле. — Слишком много взяли на себя, господин губернатор: Тахмасиб вовсе не стал говорить о дополнительных расходах на русское войско!
— Ты не кипятись, князь. Кипятку во мне побольше, чем у тебя, давай в остылом состоянии поговорим. Передал ли ты Тахмасибу моё послание?
— Всё делалось, как и условились. Письмо я передал Измаил-беку, и его просил, чтобы замолвил слово в нашу пользу. Но этот длинношеий индюк голову вытянул и отвернулся. Потом всё же взял свиток и уехал в резиденцию — сообщить Тахмасибу о моём приезде. Не знаю, о чём там он с шахом беседовал, но когда я отправился в шахскую резиденцию, на меня персияне с ружьями напали, едва отбился. Измаил-бек потом сказал мне: «Ребята мои шутили с тобой, князь!». Хороши шутки! А что касается Тахмасиба, то он не стал о денежных делах говорить.
— Ну, князь, да тебя же государь к позорному столбу поставит или в крепость заточит за невыполнение царскою поручения! Какой-нибудь чёрный арап — и тот бы лучше твоего с делом справился! — глаза Волынского налились кровью от гнева. Мещерский тоже озлобился, вскочил:
— Убирайся к чёрту! — выговорил с достоинством. — Я от государя в Персиду ездил, перед государем и ответ буду держать. Не хватало ещё, чтобы какой-то провинциальный губернатор собак на меня вешал!
— Пока ещё не повесил, но повешу! — пообещал Волынский и с дикой матерщиной удалился с корабля.
Вернувшись на подворье, Волынский приказал арестовать князя Мещерского, вымазать ему сажен лицо, чтобы на арапа походил, затем посадить на перекладину, на которой обычно пороли солдат, подвесить к ногам две пудовые гири и привязать двух живых собак! Всё это было выполнено в течение часа: князь Мещерский не успел и сообразить, что к чему. И люди, сбежавшиеся к месту позорного наказания, долго смеялись, прежде чем поняли, какой пытке подверг губернатор царского посланника, ездившего в Персию. Генерал-лейтенант Матюшкин узнал об издевательствах над князем Мещерским, когда он, покусанный собаками, кричал и требовал ссадить его с «кобылы». Прибежав к месту расправы, Матюшкин бросился на губернатора, а казаки разогнали гайдуков и ссадили князя. Волынский, рассверепевший до безумия, пригрозил командиру Каспийской флотилии:
— Ну, погоди у меня, генерал-лейтенант! Так-то ты дружбу нашу блюдёшь! Я-то считал тебя лучшим другом… Предатель ты, каких свет не видывал!
Разошлись они, грозя друг другу, и больше не виделись в Астрахани. Матюшкин с Мещерским отбыли в Санкт-Петербург. Волынский день-другой ещё кипятился, вспоминая о случившемся, а потом забыл.
Прошло два месяца, и вот курьер из Санкт-Петербурга: астраханскому губернатору немедля ехать к Петру.
Осень уже взяла бразды правления в свои руки, заскулила по-собачьи ветрами. Трудно и на этот раз добирался Артемий Волынский до столицы, но как не длинна была дорога, но и она кончилась. Опять остановился в гостинице, затем отправился во дворец. Пётр принял его без промедления. Причём даже не стал выходить в кабинет, пригласил в комнату, где в это время была и Екатерина. Волынский, войдя, поклонился до пояса, забормотал льстиво, и в это время Пётр тяжёлой дубинкой хрястнул его по спине.
— Золота захотелось, иуда! — вскричал император и затрясся в нервном припадке. Плечо задёргалось и щека перекосилась, отчего усы взъерошились, как у тигра. Задыхаясь от гнева, он обрушил ещё несколько раз дубинку на Волынского. Тот, увёртываясь от ударов, упал и пополз к двери, ударяясь лбом о стол и кресла. И быть бы Волынскому погибшим от руки императора, но спасла императрица: кинулась па Петра, ухватилась за трость, закричала властно:
— Не бери на себя грех, Петя, забьёшь до смерти!
— Вон! — неистовствовал государь. — Я тебе покажу, как, минуя императора, персиян данью облагать!
— Государь, прости… — Спотыкаясь и с трудом вставая на ноги, испуганно прохрипел Волынский.
— Вон из Петербурга! — не унимался Пётр, вырываясь из рук императрицы. — И чтобы в Астрахани больше ноги твоей не было… Монстр криводушный… Нетопырь!..
Волынский выскочил из комнаты, не зная, куда бежать. И думал со страхом лишь об одном: «Только бы не послал погоню… Только бы не схватили…»
VII
Дела Петра Первого с некоронованным шахом Тахмасибом вовсе расстроились, но вряд ли скрытый от государя нажим на персидского шаха Волынским имел в политических делах какое-то значение: разве что раздражение с обеих сторон. Император обрушил на Волынского свой вулканический гнев; Тахмасиб с презрением отверг притязания Волынского. Суть же была во всё нарастающем влиянии на Кавказ Турции. Султан Ахмед отправлял карательные войска в Грузию и Армению, запугивал Тахмасиба, заявляя, что договор его с Россией не имеет силы, ибо законный шах Хусейн жив и скоро освободится из темницы.
