Персия, не имеющая правящего шаха, как страна, где царствует ислам, должна заключить договор с Турцией и изгнать русских не только из персидских земель, но и со всего Кавказа. Грубый нажим турецкого султана поколебал Тахмасиба. Пётр Первый был вынужден искать наиболее разумные взаимоотношения с султаном Ахметом: к Неплюеву в Константинополь ехали один за другим дип-курьеры с указаниями Петра. Вырабатывался русско-турецкий договор, весьма невыгодный для России: Шемаха отдавалась турецкому вассалу Дауд-беку. Пространство от Шемахи по прямой линии к Каспийскому морю разделялось на три равные части. Две из них должны принадлежать России, а третья, ближайшая к Шемахе, отдавалась Дауд- беку. С Тахмасибом император больше не хотел иметь никаких сообщений. И Матюшкину, который по совету царских министров обратился к Петру Первому с прошением увеличить число войск на захваченных у Персии землях, государь ответил:
— Думай, Матюшкин, своей головой, не слушай моих министров. Нынче, коли войск тебе прибавить, шах, может, и напугается. А как напугается, так н потребует помощи не только против афганцев, но и против турок, тогда хуже будет. Надо по-иному с Тахмасибом. Хорошо бы грузин подговорить, которые при Тахмасибе, чтобы украли шаха и вывезли в укромное место. И Дауд-бека неплохо бы в горах поймать, спрятать подальше за его противные поступки. Давно желаю этого.
К зиме командир Каспийской флотилии возвратился в Астрахань. Боевой флот стоял на берегах, закованный льдами. Город жил без губернатора: Волынский, по слухам, скрывался где-то в Москве, у Нарышкиных. Государь не простил ему подлого самовольства и надругательства над князем Мещерским. Обязанности Артемия Петровича пока что исполнял вице-губернатор. По приезде Матюшкин не стал вникать в обывательские дела, а все заботы о войсках взвалил на свои плечи.
Ещё в Санкт-Петербурге и по дороге в Астрахань не раз вспоминал он о почтовых станциях. «Сумел ли Нефёд собрать калмыков да туркмен на Куму? Поставлены ли юрты по берегу моря? Если ещё их гам нет, то вряд ли одним махом по мёрзлому снегу в мороз да стужу пробьёшься до Святого Креста. Но ждать весны — упаси Бог! Весной уже надо быть у императора, с реляцией…» Матюшкин распорядился отыскать поручика Кудрявцева и привести на корабль. С неделю командир Каспийской флотилии ждал его появления, наконец, поднялся тот, с задубевшим лицом от долгого пребывания на ветру и морозах.
— Только что из степи прибывши, не извольте гневаться, господин генерал-лейтенант, — доложил он, войдя в каюту Матюшкина. — Калмыки бунтуют, ну, прямо взбесились. Как узнали, что губернатор Волынский самолично выдал грамоту Церен-Дондуку, присмирели было, да и Дарма-Бала сомкнула рот н язык прикусила. А потом пошла круговерть. Не знаю, какой уж подлый язык донёс до их улусов об отставке Волынского. Как узнали — сразу взбесились: Церен-Дондук, мол, незаконно взял власть. Ханский трон завещан Дондуку-Омбе! Потасовки идут по всей калмыцкой стели. Поделились калмыки на два лагеря. За внучонка Аюки-хана стоит большинство. Дарма-Бала — дьявол, а не женщина, сама на коне по улусам шныряет, переманивает калмыков на свою сторону. А Церен-Дондука крепко поддерживают туркмены во главе с Берек-ханом. Друзья они с самого Азова — водой не разольёшь.
— Ну, а что же ты, поручик… Какую сторону поддерживаешь ты? — Матюшкин застегнул мундир на все пуговицы, словно собираясь тотчас выехать в калмыцкую степь.
— Само собой, поддерживаю Церена, — Нефёд Кудрявцев пожал плечами. — Хоть и не в чести нынче у государя Волынский, но всё равно — грамота, выданная Церен-Дондуку, государственной печатью заверена…
— Чёрт те что творится, — заботился Матюшкин и спохватился: — С почтовыми станциями как иду» цела, поставили ли юрты калмыки?
— Говорят, поставили, неуверенно ответил Кудрявцев. — Но сам я на Куме не был: подлые распри калмыков задержали меня в улусах.
— Придётся ехать, поручик, ещё раз. — Матюшкин с сожалением посмотрел на Кудрявцева. — Калмыки передерутся — государь может и озаботиться, но простит. Но если мы распоряжения его не доставим в Дербент и Решт, он шкуру с неё снимет.
— Придётся ехать, коли так — Нефёд потёр рукавом примороженный нос и тяжело дохнул в пышные рыжие усы.
Матюшкин вынул из железного ящика, где хранились документы, царский свиток, хотел отдать поручику, но что-то стеснило его грудь, а вместе с тем и мысли в голову подлые полезли, словно бы само предчувствие заползло в душу. И образ Петра Великого предстал в воображении: стоит император во весь рост, в мундире, при бармах, и выговаривает: «А ты что же, Матюшкин, так и не удосужился поехать к войскам? В Астрахани зиму решил отсидеть! Значит, и ты, брат, не моего племени, а я — то думал…». Вздрогнул Матюшкин, словно проснулся от сна вещего, и опять же заговорил так, словно его языком кто-то другой ворочал:
— Однако служба обязывает… да и по собственному рассудку было бы оно честнее ехать мне самому… Пожалуй, отправимся вместе, господин поручик. Вели готовиться казакам в дорогу.
На другой день выехали по свежевыпавшему снежку. Матюшкин в крытых санях поручик Кудрявцев и ещё несколько младших офицеров — в сёдлах. Три сотни казаков, вооружённых пистолетами, пиками и саблями, в повозках заряженные фузеи — на случай, если пришлось бы обороняться. Двинулись вдоль волжского протока Бахтемира. По берегу вмёрзшие лодки, чёрные кособокие избы, крытые камышом, со стогами сена на задах. Вёрст пятьдесят оставили позади за один день пути, остановились на казацком хуторе в три избы и тремя дворами.
— Вот этот хуторок и сделаем первой станцией, — сказал Матюшкин, вылезая из саней. — Если мало места будет для почтарей — поставим калмыцкие юрты.
Хозяин — старый казак, как узнал, о чём речь, не возрадовался:
— Земли не жалко — ставьте юрты, а чем кормить ваших курьеров?
— Обойдутся и без вашей еды, на то есть своё довольствие, — отвечал Кудрявцев.
— А лошадей чем кормить? — не унимался хозяин.
— Подвезём сена, да и тебе не дадим сиднем видеть, будешь заготовкой кормов заниматься! — напирал Кудрявцев. — А покуда суть да дело, размещай казаков — кого куда можешь…
Залегли казаки кто в избах, кто на конюшне кто в санях. Рано утром сварила хозяйка в казане полбу и горячего кипятку каждому в кружку налила. Перед отъездом Матюшкин сказал хозяину:
— Отдашь нам одну избу, со столом и кроватями для почтарей. Платить буду по-царски, не обижу. — И подозвал четверых из своего отряда. — Бот эти ребята будут жить на твоём хуторке, привечай их и уважай но только пить не давай. В случае чего, если созоруют докладывай мне. Не доложишь, скроешь — свою голову сложишь. Вот так… А на том пока прощевай…
И двинулся дальше отряд Матюшкина. Как только отступили на запад от Бахтемира, потянулась голая, как белая скатерть, степь. Ветер кружил на ней, как разыгравшийся пёс: то влево кинется, то вправо, го волчком завертится на месте. По степи ветер, а сверху солнце диковато щурится, словно боится, как бы не запорошило глаза. Матюшкин из саней жмурился, глядя то на степь, то на солнце. В санях тепло, но всё равно отчего-то зябко. Окликнул поручика:
— Нефёд, садись ко мне, отдай коня казакам!
— Как прикажете, господин генерал-лейтенант. — Кудрявцев соскочил с коня, отдал поводья казаку и вскочил в сани, усаживаясь напротив Матюшкина. Тот выволок из соломы четверть с водкой и банку с солёными грибами. Нефёд разлил в кружки, подал генералу, чокнулись, как положено, опорожнили, потом выпили ещё по одной и заговорили, перебивая друг друга.
Вечер застал отряд у какого-то замёрзшего озера, а до этого не попалось ни избы, ни юрты. Проснувшись, Нефёд долго соображал, на какой версте от Астрахани находится отряд, наконец, предположил, что ещё вёрст пять до калмыцкого улуса. В полночь лишь добрели, измученные и запорошённые начавшейся пургой, до трёх заброшенных юрт. Никого в них не было, и очаг был холодным, по всему видно, хозяева давно тут не ночевали. Полузамёрзшие казаки набились в юрты — не шевельнуться, не вздохнуть. Матюшкин с Кудрявцевым ещё выпили водки и укрылись медвежьим пологом. К утру занесло сани по самые оглобли. Агил, куда поставили коней, тоже изрядно замело, но огонь, разведённый в нём, не дал пурге заморозить казаков и лошадей. Измученные бессонницей, люди к утру повалились прямо у костра, другие спали, уткнувшись в колени. Утром, с трудом выбравшись из саней, Матюшкин распорядился оставить здесь восьмерых казаков и в несколько дней образовать две почтовые станции: одну здесь, другую на тридцать вёрст назад, в сторону Астрахани…
