устремлялась персидская пехота. Надир-шах, находясь поодаль, в укрытии, со зловещей улыбкой смотрел, как рушится первая из пяти хивинских крепостей. Вокруг него толпилась свита, возвеличивая его ум и беспримерную храбрость. Летописец его величества тут же торопливо записывал* «Стены крепости под ударами осадных орудий были обращены в развалины, а подкопы сделали о башням, то, что делает рука с шиворотом… Корда осаждённые увидели себя с шести сторон в пучине бедствия, они вместе с большой группой узбекских военачальников вышли из крепости и сдались на милость его величества». Перо летописца опережало события, но всё происходило именно так. Когда рассеялся дым над крепостью, из ворот её с поднятыми руками направились к Надир-шаху сановники Ильбарса.
— Кто из вас Ильбарс-хан? — спросил персидский шах, разглядывая чуть не до смерти перепуганных вельмож.
Ответа не последовало, в Надир-шах пригрозил:
— Если, не скажете — убью всех до одного!
— Ваше величество, солнце царей, — пролепетал один из сановников, — Ильбарс-хан и ещё двадцать его биев спрятались в подземелье.
— Спрятались… — Надир-шах усмехнулся. — Но разве можно от меня прятаться? Ильбарс-хана, как и всякое другое насекомое, как бы глубоко не зарылось о землю, — мы достанем! Приказываю немедленно привести его ко мне!
Ильбарса и его близких, биев и диванбеги отыскали лишь на другой день в развалинах. Надир-шах обратился к нему с брезгливой усмешкой:
— Ты не смог достойно постоять за свою жизнь и жизнь твоих подданных. Ты трус, Ильбарс, и как всякий трус прячешься от смерти, зарываясь в землю. Но я уготовил тебе другую смерть… Уведите его.
На другой день огромное поле у города окружили десятки тысяч персидских воинов. Расправа над врагами и преступниками, как в Персии, так и в Хорезме, была самым обычным делом, но казнь хивинского повелителя Ильбарс-хана вызвала живейший интерес у всея. Пришельцы из Персии съехались сюда, как на праздник. Интересен им был не только сам процесс казни, но и то, как воспримут её побеждённые и пленные жители Хорезма. Отовсюду, помимо пленных, согнали мирное население. Из Хазараспа привезли гарем Ильбарс-хана: женщин усадили поближе к месту позорного зрелища. Надир-шах с приближёнными выехали из своего лагеря, тотчас затрубили карнаи, возвещая о появлении солнца царей Это была грозная музыка, которая не предвещала ничего хорошего, кроме смерти. Шах проехал по коридору склонившихся перед ним с двух сторон воинов, и слез с коня около застланной коврами тахты. Спешились и его сипахсалары, особо прославившиеся в сражениях юз-баши Все они уселись на тахту, и вновь затрубили карнаи, возвещая начало мрачного зрелища. Со стороны города Ханка, над которым ещё стоял дым от догоравших домов и кибиток, вышли наскачи[39], ведя двадцать хивинских сановников, впереди которых шёл Ильбарс-хан. Бывший правитель хивинского ханства, лишённый престола и мысленно уже отрешившийся от него, смотрел на всё с полным безразличием. Он знал, что не пройдёт и часа, и не будет его на этом свете. Как самый благочестивый мусульманин, он глубоко верил в потусторонний мир, думал о мосте «сират», через который после земной смерти придётся переправляться. И ещё думал о том, какую из казней выбрал для него Надир-шах. Наскачи остановились в некотором отдалении от сидящего со свитой персидского шаха и бросили наземь приговорённых к смерти. Затем деловито подошли к арбе и выбросили из неё тесаки и арканы. Надир-шах поднял руку, щёлкнул пальцами, и слева от него заиграли музыканты. Площадь заполнилась весёлой звонкой музыке и частым барабанным ритмом. Мгновенно в жёнам и наложницам Ильбарс-хана подскочили нукеры и погнали их к приговорённым. При этом глашатай объявил, что его величество, солнце царей и опора веры, великодушно разрешил Ильбарс-хану и его сановникам проститься с жёнами Надир-шах сделал это, чтобы ещё больше растравить смертельно раненное приговором сердце Ильбарс-хана. Женщины бросились к осуждённым, простирая руки, музыка затихла, и понеслись душераздирающие вопли, от которых повеяло холодным могильным ветром, и многотысячная толпа людей вдруг притихла. Только плач и стенания — и больше ничего. Надир-шах довольно улыбнулся и велел увести женщин. На арену выехали с полсотни персидских всадников, подняли с земли каждый по аркану, приторочили концы к подбрюшным ремням коней. Наскачи накинули петли арканов на ноги жертвам, и всадники понеслись по полю, волоча за ноги ханских сановников, кроме самого Ильбарса. Проскакав огромный круг, всадники остановились. Зашевелились тела преданных мученической смерти ханских приближённых. Некоторые пытались встать. Тогда главный наскачи звонко щёлкнул кнутом, и персидские всадники поскакали по кругу снова, таща на аркане свои жертвы. Ильбарс-хан ждал такой же участи. Но «напившись досыта» расправой, Надир-шах не стал больше изощряться. Подозвав наскачи, он сказал ему что-то. Палач подошёл к Ильбарсу-хану, взял за шиворот, склонил голову, затем сунул пальцы в ноздри, дёрнул на себя, обнажив шею, и отрубил ему голову…
— Машалла![40] — на едином вздохе, восторженно воскликнули сидящие с Надир-шахом персы, восхищённые искусством палача. Жертва же не вызвала у них ни печали, ни сострадания. Только Надир-шах сказал с сожалением:
— Удивляюсь, как у таких низких людей рождаются благородные дети! Сын Ильбарса совсем не похож на отца: он много вежливей своего родителя,
— Ваше величество! — тотчас подхватил сказанное новый правитель Бухарского ханства Змир-и- Кабир. — Сын казнённого, Абуль-Мухаммед, десять лет жил и учился в Хорасане. Страна великих полководцев и поэтов благотворно подействовала на его натуру, сделав её мягкой и возвышенной!
— Именно мягкой и возвышенной, — согласился Надир-шах, и его военачальники заговорили о сыне казнённого, полагая, что именно его посадит на хивинский престол Надир-шах. Однако персидский повелитель, отметив в хивинском принце его мягкость и возвышенность, этим заявил о его непригодности в это жестокое время управлять Хорезмом.
— Я думаю, Тахир-бек, родственник бухарского хана Абдул-Файза, будет несравненно благоразумнее и сговорчивее покойного Ильбарс-хана. Он тоже учился у нас и вобрал в себя всю культуру Хорасана. К тому же Тахир-бек — чингизид, род его по мужской линии идёт от султанов Турана. — Шах замолчал, и весть о том, кто примет хивинскую корону, полетела по сановникам и войскам, а от них — по всему Хорезму, в другие земли и страны.
В этот же день Надир-шах при многочисленной свите возложил на Тахир-бека корону хивинского хана и вручил ему скипетр, доставленный на Хазараспа, вместе с короной и печатью. Ильбарс-хан имел привычку возить все эти атрибуты с собой, но идя в генеральное сражение с персами, оставил их в Хазараспской крепости у диван-беги[41]. Сановника со всем ханским имуществом и с гаремом Ильбарса доставили к Надир-шаху.
Тахир-бек был начитанным и благообразным юношей. К нему приставили опекуна, он дал клятву на Коране в верности Персидской державе и лично его величеству шах-ин-шаху Надиру, затем его усадили на белую кошму и по обычаю трижды подбросили вверх. Приняв правление хивинским ханством, Тахир-бек получил двадцать тысяч войска и двинулся в Хиву, чтобы разогнать оставшихся в ней ополченцев. Тахир- бек — потомок Чингис-хана, став правителем хивинского ханства, не сомневался, что жители столицы примут его о великими почестями. Пока он ехал в столицу, глашатаи мчались впереди его и в каждом селении, хотя они и были брошены, оповещали неизвестно кого: «Люди великого Хорезма, Аллах даровал нам высшее благо! С его соизволения и по его милости, завоеватель Вселенной, солнце царей Надир-шах уступил народу Хорезма в повелел возвести на трон в Хиве чингизида Тахир-бека!» По дороге этот клич некому было слушать, и в Хиве он никак не мог долететь до ушей жителей, ибо вся округа была затоплена водой и подойти к воротам города было невозможно. Обескураженный Тахир-бек попытался отправить в город гонцов с сообщением о его прибытии и возведении на престол, но гонцов не пустили в город. Возмущённый Тахир-бек стал угрожать хивинцам, призывая на их головы небесную кару. Он уже подумывал: «А не пустить ли войска по воде и не взять ли приступом город?», но тут на ургенчской дороге появились джигиты Мухаммед-Али-хана Ушака, бросились на вояк Тахир-бека и обратили их в бегство. Чингизид с персидскими сотнями бросился назад, к Ханке, и скакав до тех пор, пока его не остановили основные силы персидских войск, которые вёл в Хиву Надир-шах. Новоявленный хан смутился и пытался найти оправдание перед персидским шахом.
— Ваше величество, их сотни тысяч! Они привели всех джигитов Мангышлака и Арала!
— Арал и Мангышлак давно служат Ушаку. Всех им вместе не больше десяти тысяч. И вообще, дорогой бек, туркмены сильны не численностью, а отвагой и силой духа, которых пока у тебя нет!
