Возвращайся в Хиву — я найду себе подходящее дело. Как настроены хивинцы? Ждут ли они меня? — Надир-шах разговаривал в Тахир-беком, словно со своим внуком Шахрухом! слишком наивным, хотя и не глупым, выглядел новоявленный хан Хивы.
— Ваше величество, конечно, они ждут вас, иначе бы не заполнили все рвы и овраги около Хивы водой! Они думают, что великий Надир-шах, видавший такие реке, как Тигр и Евфрат, Инд а Джаму, не сможет преодолеть разливы Шахабадского канала!
— Преодолеем, Тахир-бек. Пока у меня есть такие, как ты, мудрецы, мы преодолеем хивинские лужи. Не ближе к делу, дорогой хан. Подойдём к Хиве, сразу же берись за лопаты и отводи воду Шахабада от столицы, иначе я переправлюсь к воротам по спинам твоих подданных! — Надир-шах зловеще улыбнулся, сверкнув зелёными недобрыми глазами, в Тахир-бек, поклонившись ему, пустил коня в голову колонны, где находилось его двадцатитысячное войско.
Персы приближались к Хиве в с руганью смотрела на пустырь, где, как ни в чём не бывало, жгли костры а пасла осёдланных скакунов туркмены Ушака. Они на ведали страха перед несметным персидским полчищем — и это бесило Надир-шаха. «Они чувствуют себя стадом волков и смотрят на нас, как на огромную отару овец!» — подумал он, яростно ругаясь. В то же время он испытывал к ним зависть, ибо сам был туркменом, но по молодости и безрассудству, подчиняясь целиком вода дерегезского правителя, своего тестя Баба-Али-бека, вступил в непримиримую борьбу с туркменами Дуруна в Нессы, а потом Мерва и Астрабада. Теперь невозможно было найти с ними общий язык, а этого Надир-шаху очень хотелось. «Если бы я усилил своё войско туркменами — весь мир был бы у моих ног, не в силах противостоять мне!» Шесть-восемь тысяч ополченцев, в основном, из двух племён — иомудов и тёке — сражались с двухсоттысячной армией Надир-шаха, не думая сдаваться. Уходя на север, они шли левой стороной Амударьи и успевали оберегать от шахских войск жён, детей и стариков, которые шли по пескам к Аралу и на Мангышлак, и смело нападать и терзать шахские войска, растянувшиеся на десять фарсахов по берегу великой реки Турана.
Окружив Хиву с четырёх сторон, персы вместе с подданными хивинского хана в несколько дней отвели воду от стен города в степь и приступили к штурму. Надир был осведомлён, что в Хиве находятся на положении рабов более четырёх тысяч персиян, проданных в разные годы разбойниками, совершавшими набеги на пограничные останы Персии. Рабы жили почти в каждом хивинском доме, выполняя самую чёрную работу. Вот на них-то и надеялся Надир-шах, начиная штурм города. Ночью перед штурмом а город проникли персидские лазутчики, и утром началось восстание персидских рабов. Многие жители, видя безысходность своего положения, пытались бежать, перелезая через городскую стену, но были схвачены нукерами Надир-шаха. Другие старались усмирить восставших рабов, но были убиты. Рабы к тому часу, когда персидские войска ворвались в Хиву, уже овладели домами и скотом, захватили жён и и дочерей бывших хозяев. Ринувшись по хивинским дворам для грабежа, персияне были радушно встречены рабами. А через несколько часов Надир-шах огласил фирман о том, что с неволей покончено; каждый перс, возвращаясь на родину, может взять всё, что ему под силу и увезти с собой. Тысячи молодых женщин, девушек и детей вывезли из города на дорогу, чтобы затем отправить в Хорасан. Надир-шах распространил ещё один фирман: «Для бывших рабов, испытавших горькую неволю в рабовладельческой Хиве, его величество решил построить около Абиверда, среди райских цветущих садов Хорасана, новый город — Хива-абад!»
Несколько дней отправлялись караваны с пленными рабами. Затем, когда очистились дороги от людского столпотворения. Надир-шах дал отдых своим войскам. Разношёрстная, многоплемённая армия шаха — персы, курды, азербайджанцы, иракцы, сирийцы, индийцы, узбеки, сарты и ещё много других народностей — кинулись на хивинский базар и в один час опустошили его, Надир-шах вместе с новым ханом Хивы Тахиром осматривал дворец, считавшийся чуть ли не восьмым чудом света, но на деле оказавшийся обыкновенным сараем. Дворец был слеплен из глины и состоял из нескольким частей: одну отдали хану, другие заняли ханские саноэ— ники. Ханская половина, в которой раньше пребывал Ильбарс- хан, состояла из мужской и женской половиц Осматривая их, Надир-шах подумал: серые комнаты лучше тех, в которых я жил в Дерегезе. И улочки в ханском дворце такие же грязные и узкие». Одна из них вела со двора в мужскую половину, где выделялась большая зала для приёма гостей. Рядом с ней находился четырёхугольный дворик без крыши, вымощенный кирпичом: здесь собирался ханский диван в летнее время. Надир-шаху понравилась галерея на втором этаже дворца. Три стены её и потолок были расписаны узорами. Здесь Ильбарс-хан проводил торжественные приёмы.
Осмотрев ханский дворец, Надир-шах сказал:
— Тахир-бек… — Он ещё не привык называть его ханом, или делал это умышленно. — Та бывал, Тахир-бек, в Мешхеде и Тегеране, видел красоту этих чудесных городов… До тех пор, пока ты не сделаешь Хиву подобием моего Мешхеда, я не смогу считать твоё ханства и столицу твою настоящим современным государством. Годы, проведённые тобой в Хорасане не должны пропасть даром: красота мира, познанная тобой, должна взойти всеми цветами радуги на серых просторах Хорезма.
— Да, ваше величество, я всё сотворю по вашему мудрому совету.
— Я верю тебе, Тахир-бек, придёт время, а пока отправляйся с войсками в Шахабад и Ургенч: Хорезм должен признать тебя ханом и поклониться тебе… Да благословит тебя Всевышний!
Оставшись в Хиве, Надир-шах созвал хозяйственную службу и приказал дать отчёт о взятых трофеях и расходах, причинённых походами в Бухару и Хорезм, затем уехал в Ханку.
V
Оренбург строился на месте, избранном Татищевым, в продолжил постройку приехавший летом 1739 года генерал-лейтенант князь Василий Алексеевич Урусов. Не по своей воле оказался в дикой степи бывший контр— адмирал и член адмиралтейств-коллегии. Герцог Бирон, да и сама императрица знали, сколь хорошо относился князь Урусов к Волынскому.
Князь Урусов Богу молился, что не срубил и ему голову страшный бироновский «маховик», а лишь выселил из Петербурга. Богу молился истово, хотя и знал из родословной, что предки его были золотоордынцами. Происходил он от ногайских владетелей, родоначальником их был сам Едигей. Знали о том и обитающие вокруг Красной Горы киргиз-кайсаки и относились к князю Урусову с особыми, почестями. Всем своим видом — осанкой старого степняка, татарскими скулами и узкими глазами — напоминал он соседям, чего они могут добиться, служа верой и правдой России.
За год своего пребывания в Оренбургском крае князь Урусов возвёл не только стены города, но и построил несколько крепостей вверх по рекам Уралу и Тоболу до Царёва-городища, восстановил закамскую и самарскую линии и заселил старожилыми людьми. Поддерживал князь торговлю с аральцами и Хивой. Хаи Абулхайр на всём пути от Оренбурга до Кунграда держал на урочищах своих людей, чтобы способствовали русским и киргиз-кайсакским купцам в их торговле я оберегали от разбойников.
Осенью, когда Урусов с геодезистами и топографами разъезжал близ Верхне-Уральска, прискакал к нему в лагерь отряд киргизов во главе о одним из сыновей хана — Нурали-султаном.
— Эй, батька Урус-хан! — заорал он, теряя терпение, словно все пятьсот вёрст, пока скакал на коне, держал на кончике языка эти слова. — Зачем сидишь здесь — давай быстрей в Хиву поезжай, беда там! Один персиянин Надир-шах Хиву разорил!..
— Чего орёшь недуром?! — остановил Нурали генерал-лейтенант. — Отдай слугам коня, заходи в палатку, там и поговорим. — Урусов повёл за собой султана, расспрашивал на ходу: — О каком шахе говоришь?
— Дорогой князь, разве ты не знаешь Надир-шаха? Он Бухару взял и всех поубивал, Хорезм захватил — Ильбарс-хан а зарезал, всех людей моего отца разогнал, Одних убил, другие успели бежать. Я увёл своих джигитов… Спасай, Урус-хан…
Войдя в палатку, князь усадил султана на раскладной стул, порасспросил во всех подробностях о нашествии персов на Хорезм, подумал немного и помотал головой:
— Нет, дорогой Нурали, вести оренбургский отряд в Хиву и вступить в войну с Надир-шахом я не ногу, и прав на то не имею. Надобно будет немедленно отправить гонцов в Петербург, а там видно
