Часть 1
СВИН (1977–1986)
1
«Нейтральная полоса»
(Альбом группы «Автоматические Удовлетворители». 1996 год)
Алексей Рыбин (Рыба) — музыкант, основатель группы «Кино»
Я не то заканчивал школу, не то уже учился в институте. Точно не помню. Но рок-н-ролл уже слушал и вовсю собирал диски — виниловые, разумеется, и, разумеется, фирменные.
Достать такие пластинки можно было только на «толчке», который находился возле магазина «Юный техник» на улице Червонного Казачества. Это было единственное место в СССР, где даже в мутные брежневские времена купить можно было реально всё.
Хорошая пластинка в хорошем состоянии стоила в районе пятидесяти рублей. Зарплата инженера составляла сто-сто двадцать. Сегодня о Советском Союзе вспоминают с ностальгией и умилением. Но лично мне никогда не нравилась страна, где на месячную зарплату можно купить себе только два с половиной часа хорошей музыки.
На «толчок» я начал ездить, ещё учась в средней школе. Постепенно именно туда и сместились все мои интересы. Вместо того чтобы думать о будущем и, подражая родителям, строить карьеру, я думал только о том, что скоро суббота… и я снова смогу бродить между продавцами пластинок… пальцами трогать дикие яркие пластиночные обложки…
Платить пятьдесят рублей за пластинку первое время я не мог. Вместе с одноклассниками я начал с «демократов»: польских, югославских, ГДРовских, венгерских и чешских музыкантов. Эти диски стоили рублей по 15–20, и, экономя на всем, чем только могли, мы создавали свои первые коллекции. Но что такое была польская группа «Скальды», если на том же рынке можно было купить «Led Zeppelin» и «The Doors»?
Именно с «толчка» были теперь все мои приятели. Компания получилась пестрая. В основном это были не меломаны, а чистой воды фарцовщики: люди, которые еще в СССР собственными руками построили себе крошечный капитализм. Очень быстро я тоже начал что-то продавать, что-то покупать для перепродажи.
Дисков хотелось иметь как можно больше, а денег вечно не хватало. Помимо пластинок, я торговал джинсами, парфюмом, жевательной резинкой и сигаретами. Сейчас все это выглядит безобидно, но двадцать лет назад за любую подобную операцию можно было схватить реальный тюремный срок. Парни постарше и покруче вовсю торговали аппаратурой: магнитофонами и проигрывателями. Единственное, чего в нашей тусовке никогда не было, так это валюты. За валюту можно было получить не срок, а сразу расстрел. В газетах об этом не писали, но всем было прекрасно известно, что именно за спекуляцию валютой расстреляли директора Елисеевского магазина.
А с Андрюшей Пановым, которого тогда все называли Лэйк, меня познакомил мой одноклассник и партнер по бизнесу Вольдемар.
…
— О! Это такой крутой мажор! — говорил Вольдемар, и джинсы, которые сшил ему знакомый ресторанный певец, развевались на ветру. Вольдемар любил очень широкий клеш. Сантиметров пятьдесят в лодыжке, я так думаю. В Америке в то время штаны такого фасона не производились. Уникальная была вещь, это точно. Как и многое из того, чем мы в то время располагали.
Например, именно наша компания первой в стране овладела технологией переклеивания «яблок» на пластинках. Операция несложная и прибыльная. В общем, конечно, мелкое жульничество, но забавно.
Состав клея и растворителя был изобретен тем же Вольдемаром. Пластинки, предназначенные для жульнической продажи, покупались в государственных магазинах. Стоили они два рубля пятнадцать копеек. А если смыть с них «яблоки» с надписями «Самоцветы» или «Цветы» и наклеить отделенный от оригинала лейбл «Pink Floyd», то продать пластинку-мутант можно было рублей за сорок. Проигрывателей-то на «толчке» все равно не было. Прослушать запись перед покупкой никто не мог. Вот такой бизнес.
Самое трудное заключалось в том, чтобы найти советскую пластинку с таким же количеством треков, как на западном оригинале. Ленинградские меломаны в те годы могли по памяти воспроизвести название всех песен на любом альбоме последних лет двадцати. И если количество дорожек на пластинке не соответствовало, то получить в бубен можно было прямо на месте. Поэтому мы предпочитали не рисковать, а менять «яблоки» на пластинках, где перерывов между песнями не было вообще. Скажем, на альбоме «Wish You Were Неге» — ярлык в этом случае клеился на пластинку с записями речей Брежнева. Она стоила не два пятнадцать, а около рубля, и на Брежневе мы экономили лишний рубль: выдавая его за «Pink Floyd», зарабатывали не тридцать семь целковых, а целых тридцать восемь.
— Это такой мажор! — говорил Вольдемар. — Вообще крутой! Столько дисков дома!.. Коллекция!
Слово «коллекция» означало, что дома у незнакомого мне Лэйка находится пластинок двадцать, а то и больше. Познакомиться с таким человеком было большой честью. Время шло, но Вольдемар даже не собирался знакомить меня с крутым коллекционером. Зато понта ради ежедневно хвастался: мол, был тут у Лэйка. Заскакивал, дескать, по делам… И показывал новые пластинки, которые выменял у таинственного мажора. Пластинки были фантастические.
…
С собой взять меня Вольдемар согласился только через несколько месяцев. Лэйк жил в девятиэтажном доме, выходящем торцом на проспект Космонавтов. Мы поднялись пешком на шестой этаж. Вольдемар позвонил в дверь. Нам открыла бабушка крутого мажора. Она была маленького роста, седенькая и миленькая.
— Вы к Андрюше? Сейчас позову…
Бабушка сделала шаг назад и прикрыла входную дверь. Мы остались на лестнице. Я посмотрел на Вольдемара. Тот пожал плечами: здесь так принято. Внутрь вообще мало кого пускают.
Андрюша Панов, он же Лэйк, вышел через минуту. Он был высоким, длинноволосым, в меру толстым парнем. Пузо придавало Лэйку вид человека спокойного и знающего себе цену. Взгляд его был хитроват и в то же время многозначителен. Лицом он и вправду очень походил на Грэга Лэйка — одного из моих любимых гитаристов, — да и стиль одежды был практически тот же. Узкие джинсы, приталенная джинсовая рубашка.
Джинсы были потертыми фирменными и очень замысловато скроенными. То, что это не самопал, как у Вольдемара, я понял сразу. На джинсы глаз у меня был наметан.
В тот день побывать в квартире Лэйка мне не удалось. Разговор состоялся на лестнице. Речь шла о вещах таинственных, для меня еще малопонятных. Звучали слова «табаш», «насос» и «пайта». Куда
