Кто-то дает сдачи

продавцом в книжном магазине. Но платили там негусто, а главное - работа была временная. Три месяца он торговал электропроводами в кооперативном магазине ЭПА, две недели вкалывал грузчиком на складе. Только и делал, что таскал болты и складывал их в ящики. Сортировал документы в архиве, полтора месяца, два года назад. И все время искал постоянное место. В Лунде и в других городах… даже на севере, в Будене. Потом родился Мате. Осенью шестьдесят девятого.

- Мате - это ваш сын?

- Да. Сейчас ему три года. После его рождения мы стали получать пособие на ребенка, но как раз в это время повысили квартплату, а Матсу нужны и пеленки, и еда, и одежда… и цены на еду тоже выросли. И самим надо одеться. А жалованье у меня не больно-то увеличилось. Два года назад, в семидесятом, все кончилось. Он больше не мог найти работы. Не знаю, может, тут сыграли свою роль и политические симпатии Стефана, но ведь в его документах это не указано… Думаю, работы попросту не было.

- А каковы его политические взгляды?

- Как вам сказать… В общем, он не социалист, скорее либерал, но весьма радикально настроенный… да, очень радикальный либерал… Хотя, может, это почти то же самое, что социалист? Я не знаю… Наверно, когда ищешь работу, радикализм только вредит. Он обычно говорил, что если у тебя есть убеждения и если ты их отстаиваешь, то ни черта не получишь. Видно, так оно и есть. Он любит спорить, дискутировать… Конечно, он никакой не террорист, но вечно рассуждает о всяких там недостатках в обществе и в мире и о том, что это надо изменить.

- В демонстрациях он участвовал?

- Разумеется. И несколько раз попадал в полицию… Он очень не любит полицию… Он сопротивлялся, и тогда…

- Сам напрашивался?

- Как это?

- Ну… он враждебен по отношению к полиции?

- Враждебен? Он борется за то, во что верит и что считает справедливым.

- Гм…

- Так уж получается. С семидесятого года он ни разу не сумел найти работу, хотя я не знаю, как было в последнее время. Но целый год мы жили на мое жалованье и остатки сбережений. У него накопилось тридцать восемь тысяч долга, пора было начать выплачивать. Ночами мы лежали без сна и обсуждали, как свести концы с концами… Питание, Мате, тряпки, квартплата… И вот однажды, когда я пришла с работы, он лежал на диване, и я подумала, что он спит. Стала будить его, а он… не просыпался. Я вызвала «скорую»… Стефан наглотался снотворного. Врачи сказали, еще немного - и было бы поздно. Вернувшись из больницы, я поняла, что совсем никуда не гожусь, что мое крохотное «я» куда-то исчезло, развеялось как дым… видимо, у меня началось нервное расстройство, потому что очнулась я в больнице. Соседка потом рассказывала, что услыхала за стеной грохот и стук. Это я расшвыривала вещи. Бросала стулья в стену, перевернула стол, шваркнула об пол настольную лампу и сама свалилась в истерике… Соседка утихомирила меня и отправила в больницу. А Мате, по ее словам, апатично сидел в углу… Можно еще сигарету?

- Конечно, бери. Я положу пачку здесь, так что бери, когда захочешь.

Она рассказывала монотонно, ломким, по-детски звонким голосом. Интересно, сколько ей лет? Двадцать пять?

- Сколько тебе лет?

- Двадцать шесть. А что?

- Да так, спросил, и все. Что же случилось потом? Когда вы оба выписались из больницы?

- Я выписалась первая, но на работу вернулась не сразу. Однажды я пришла к нему в палату, навестить. Мы решили, что так продолжаться не может, что нам больше этого не вынести, и друг друга тоже. Последний год дня не проходило, чтоб мы не поссорились, часто из-за пустяков, а иной раз и вовсе без причины. Материальная безысходность оборачивалась ссорами. А Мате… он все это видел. В последние месяцы мы даже не спали вместе, так нам все опостылело. «Я уйду»,- сказал Стефан. Я запротестовала, но он меня уговорил… «Так лучше. И для нас, и для Матса. Твоего жалованья и пособия на ребенка на двоих хватит». «А ты как же?» - спросила я. «Как- нибудь выкручусь»,- ответил он. Это было в прошлом году. Мы расстались друзьями и без слез. Он говорил, что если найдет работу, то мы опять начнем сначала. Когда он заслужит право на существование и перестанет паразитировать на тех, кого любит… так он сказал… потому что мы… до сих пор любим друг друга… Во всяком случае, я его люблю, но ведь одной любовью жив не будешь, верно? Не прокормишься…

Она попыталась улыбнуться, но улыбки не вышло, только рот жалко скривился.

- Да, не прокормишься,- сказал Хольмберг.- Чтоб жить, необходимо кое-что еще.

- Да… Однажды вечером он зашел за своими вещами. Я дала ему две сотни. Сперва он не хотел брать, но я настояла. А потом он исчез. Сказал, что даст знать, когда все уладится. Но так и не появился.

Хольмберг подпер ладонью подбородок и смотрел на нее.

- А ты сама его не разыскивала?

- Нет. Я не знала, где он. И просто опешила, когда он попросил на время машину. Слышу, звонок у двери, открываю… а на пороге стоит он. Не знаю, что со мной случилось, но, когда я его увидела, мне почудилось, будто вокруг стало светло-светло… ах, все это смахивает на пошленький роман…

- Нет-нет, что ты.

- Он только спросил, не дам ли я ему машину на несколько дней.

- Каким он тебе показался?

- Как никогда твердым. Решительным, точно ему предстояло какое-то важное дело.

- И что же? Он взял ключи от машины и ушел?

- Да. Мы только быстро поцеловались в дверях.- Она поднесла руку к губам, словно оживляя в памяти поцелуй.- Я, видимо, была… я испугалась, когда он пришел в тот вечер.

- Испугалась?

- Да…

- Чего?

- Стефана?

- Да, он выглядел как-то странно.

- Ты полагаешь, он задумал что-то дурное?

- Стефан? Нет,- помолчав, сказала она.- Нет, об этом я даже подумать не могу. Если только…

Молчание.

- Что «если только»?

- Не знаю, как объяснить. Если человек дошел до определенного предела, разве можно предугадать его поступки? Как по-твоему? Он, кажется, совсем впал в отчаяние.

Хольмберг смотрел в стену.

Он уже не испытывал жгучей ненависти к человеку, который стрелял в Бенгта Турена.

Потому что был теперь уверен: стрелял Стефан Стрём.

2

Через сорок пять минут он сходил в буфет за кофе.

Спускаясь вниз с подносом в руках, он встретил Гудмундссона из дорожно-транспортного отдела.

Гудмундссону было пятьдесят пять лет, занимался он дорожными катастрофами.

- Привет,- сказал Хольмберг.

- Здорово, Мартин. Вот ты где. Хорошо, что я тебя встретил.

- А в чем дело?

Он смотрел на Гудмундссона: крупный здоровяк с бородкой и почти совершенно лысый. Набожный холостяк с красивым мягким голосом.

- Понимаешь, я зашел в отдел розыска и случайно увидел твое объявление насчет этого малого… Стрёма…

- Да?

- Так вот, это же тот самый Стрём, который лежит в больнице.

- Что?!

Хольмберг едва не выронил поднос.

- Помнишь, в тот вечер, когда стреляли в Бенгта, на шоссе произошла ужасная катастрофа. В прошлый вторник.

- Помню.

- Один из пострадавших - Стефан Стрём.

- Да ты что?!

- Парню здорово досталось. Если не ошибаюсь, перелом бедра и сильные ожоги. Машина полыхала, сгорела почти целиком. Кроме того, у него пробит череп.

- Значит, он в больнице…

От волнения Хольмберг расплескал кофе.

- Да, как я слышал, он без сознания, хотя это было несколько дней назад… Почему я об этом вспомнил… понимаешь, с ним там возник целый ряд проблем.

- Вот как?