и знает цену хитрости, дерзости, умению навязать свою волю противнику.
Вечером, возвративпшсь в гостиницу, я долго думал о важности тех задач, которые перед нами поставлены. Как?то сложатся наши взаимоотношения с китайскими властями, с их военными начальниками? Какова будет моя роль как политического работника в этой сложной обстановке? Как мы будем обеспечивать боевую деятельность летчиков? Ведь создавать партийные и комсомольские организации там нельзя.
Словом, какой бы вопрос я ни брал, возникало много неясностей. Трудности усугублялись еще и тем, что никто
Ю
из нас не знал китайского языка, тамошних обычаев и нравов. Все надо было изучать на месте.
А что нам вообще было известно о Китае? Я знал, что это великая страна, с населением более четырехсот миллионов человек, что там есть огромные пустыни и горы, многоводные и капризные реки Хуанхэ и Янцзыцзян, что недостаток земли вынуждает многих китайцев плавать н жить на джонках, ловить рыбу и даже выращивать в этих лодках овощи. Наши представления о Китае, по существу, не выходили за рамки учебника средней школы. Позже я кое?что слышал о Сунь Ят — сене, У Пей — фу, Чжан Цзо — лине, Чан Кай — ши.
Мне быЛо известно также о перелете советских самолетов по маршруту Москва — Пекин в 1925 году, о Кантонской коммуне, о 8–й армии Чжу Дэ. Знания оказались разрозненными, бессистемными и не давали истинного представления об этой большой и загадочной стране.
Мало помогла мне и книга «Записки английского волонтера», написанная комкором Примаковым под псевдонимом Генри Аллен.
Утешало одно: там я буду с боевыми друзьями. На месте во всем разберемся. В конце концов, мы не школьники, а взрослые люди. За плечами у каждого немалый опыт партийной и командирской работы. Мы заранее готовились действовать в незнакомой обстановке.
Дальняя дорога быстро сближает людей, располагает их к откровенности. То, что человек порой не решается сказать в обычной обстановке, в вагоне говорит без стеснения. Особенно если соседи по купе ему уже в какой?то мере знакомы.
Так было и с Павлом Васильевичем Рычаговым. О его храбрости ходили легенды. В небе Испании он уничтожил почти два десятка фашистских самолетов. Но о том, что и его однажды сбили, мы не знали. Об этом рассказал нам сам Павел Васильевич, и именно в дороге.
— Случилось это над Мадридом, — вспоминал Рычагов. — Крепко зажали меня фашисты. Как ни крутился, но одному против семерки устоять не удалось. Мой самолет загорелся. Чувствую, до аэродрома не дотянуть. А куда прыгать? Подо мной каменные громады домов, шпили церквей. Мадрид — город большой, а бой как раз проходил над его центром. Но не сгорать же заживо. Э, думаю, была не была. Авось попаду на крышу. Перевалился через борт, пролетел несколько метров и рванул кольцо. Встряхнуло меня так, что чуть сапоги с ног не соскочили. А фашисты, сволочи, выотся вокруг и строчат из пулеметов. Им?то хорошо. А мне каково под белым зонтиком болтаться?
Своему рассказу Рычагов придавал не трагическую, а юмористическую окраску.
— Спускаюсь я совершенно беззащитный. Каюк, думаю. А посмотреть вниз, чтобы выбрать подходящую площадку, некогда. Вдруг ногу обожгло: попал?таки какой?то подлец. Хорошо, если только ранением отделаюсь. Обидно вое?таки погибать не на тверди земной.
Вражеские самолеты сопровождали меня чуть ли не до самых крыш. Потом ушли. Гляпул вниз — подо мной широкая улица. Людей на ней, как на базаре. Кричат, руками машут. Испанцы — народ экспансивный, до зрелищ падкий. А тут картина куда интереснее, чем бой быков на арене цирка.
Поджал я ноги, готовясь к приземлению, да так прямо на толпу и свалился. Люди, понятно, разбежались. Раненая нога не выдержала удара об асфальт, и я упал на бок. Меня тотчас же окружили люди. Галдят, думают, что разбился. Бережно подняли, усадили, но лямки парашюта расстегнуть не догадались. А мне дышать трудно, воздуха не хватает. Когда увидели, что нога у меня в крови, шум подняли еще больше. Что кричат — не пойму. Спасибо, одна сеньорина, молоденькая такая, сорвала с головы цветастый платок, склонилась надо мной и начала перевязывать ногу. «Подождите! — кричу ей. — Комбинезон надо разрезать».
Догадалась, видно, попросила одного из мужчин стянуть с моей ноги сапог и разорвать штанину. Потом сама осторожно перевязала рану. До того красивая была эта испаночка, что я даже забыл о боли.
Рычагов раскрыл коробку «Казбека», постучал о нее мундштуком папироски, прикурил и жадно затянулся. Мы, конечно, молчали, ждали, чем же закончится его рассказ.
— Когда замешательство в толпе прошло, несколько дюжих мужчин подняли меня и на руках отнесли в гос — йпталь. Душевные люди эти испанцы. К нам они относились, как к родным братьям.
— Ну а куда же та испаночка делась? — полюбопытствовал Благовещенский.
— Несколько раз приходила ко мне в палату, — ответил Рычагов. — Сядет, бывало, возле кровати и смотрит, смотрит на меня печальными глазами. И непременно в подарок каждый раз приносила бутылку вина и фрукты. Говорю ей: «Не надо, сеньорина». А она, ничего не понимая, согласно кивает головой и мило улыбается. Сколько радости доставляло мне ее присутствие!
…Будь это не в вагоне, а в какой?то другой обстановке, Рычагов вряд ли стал бы рассказывать об интимных сторонах своей жизни в Испании. А тут взял да и выложил все.
— А однажды, — продолжал Павел Васильевич, — ко мне в палату зашел важный и, видать, богатый испанец с переводчиком.
«Сеньор видел, — сказал переводчик, — как вы дрались над городом, как сбили два франкистских самолета. Он восторгается вашей отвагой».
Я кивком головы поблагодарил гостя, который не сводил с меня больших оливковых глаз. Время от времени он прикладывал руку к груди. Потом начал пылко о чем-то говорить. Когда кончил свою длинную речь, переводчик пояснил:
«Сеньор восхищен подвигами ваших соотечественников. Он говорит, что за свою историю русские не раз помогали другим народам в борьбе с врагами. Теперь вот они пришли на помощь трудящимся Испании».
«Вива русиа!» — воскликнул сеньор.
Затем он передал через переводчика, что в знак уважения дарит мне пароход апельсинов и лимонов.
«Целый пароход?» — удивился я.
«Да, пароход», — подтвердил переводчик.
«Передайте сеньору мое большое спасибо, — сказал я. — Но что я буду делать с такой уймой фруктов?»
«Как что? — удивился переводчик. — Это же целое состояние. Вы станете богатым человеком».
Я от души рассмеялся, но не стал разубеждать ни сеньора, ни переводчика.
…Об этом эпизоде мне было уже известно из рассказов товарищей, воевавших вместе с Рычаговым в Испании.
Только я считал это шуткой. Теперь же, послушав самого Павла Васильевича, понял, что так оно и было на самом деле.
— И что вы сделали с этими фруктами? — спросил я.
— Не стал обижать сеньора. Ведь он сделал подарок от души. Я обратился к нашим товарищам из посольства и попросил их обеспечить доставку фруктов испанским детям, эвакуированным в Советский Союз.
«В Алма — Ате вас встретят», — предупредили нас еще в Москве. И действительно: едва поезд остановился, к вагону подошли двое солидных мужчин. Они представились и любезно пригласили к стоявшей за изгородью автомашине.
— Поручено узнать, — спросил один из них, — где вы желаете остановиться на ночь: в здешней гостинице или на даче?
— Остановимся в гостинице, — ответил Рычагов. — Завтра рано вставать. Как, товарищи?
Мы не возражали.
