моложавость главнокомандующего, на шее у него висел боевой крест Владимира с мечами, над газырями — белый офицерский Георгий четвертого класса. Врангель протянул руку Лохвицкой:
— Очень рад, сударыня. Вы целы, невредимы и, как всегда, прекрасны.
— Благодарю, ваше превосходительство, — улыбнулась Лохвицкая. — Господин Крупенский — мой спаситель. — Она отступила на шаг.
Врангель несколько мгновений пристально вглядывался в лицо Марина, взгляд у правителя был цепкий, острый, но было в нем и нечто такое, что Марин поначалу не уловил. Он очень волновался и ждал, что вот сейчас Врангель заговорит и первыми его словами будут «конвой, арестовать».
— Как поживает Александр Петрович? — вдруг спросил Врангель.
И Марин сразу же заметил то, что поначалу от него ускользнуло: в глазах Врангеля — слегка навыкате, «волчьих», как говорили в его окружении, — была самая обыкновенная доброжелательность.
— Отец умер на пути к Новороссийску, — глухо сказал Марин. — Я оставил гроб с его телом у причала, ваше превосходительство.
— Какой ужас! — искренне покачал головой Врангель. — Ваш батюшка тогда, в Кишиневе, так радушно принимал нас, был так гостеприимен, царствие ему небесное… — он перекрестился.
Все перекрестились вслед за ним. Марин бросил взгляд на Климовича и почувствовал, что у генерала явно отлегло от сердца.
— А я–то думал, что мы с вами знакомы, — улыбнулся Врангель. — У Александра Петровича три сына, не ошибаюсь?
— Я четвертый, — сказал Марин. — К сожалению, в 16–м году мы с вами разминулись, ваше превосходительство. Я был в Петербурге. Мы помогали военным организовывать в контрразведке специальную службу.
— Что это такое?
— Развертывание агентурной сети в посольствах, фотографирование документов, кодов, шифров, служба перлюстрации.
Врангель с интересом посмотрел на Марина. Было видно, что новый помощник Климовича ему понравился.
— Прошу в мой автомобиль, господа, — пригласил Врангель.
У него был большой «роллс–ройс». Кривошеин, Шатилов и Климович поехали в изрядно потертом «даймлере». Позади скакал конвой.
«Итак, — думал Марин, покачиваясь рядом с Лохвицкой на заднем сиденье, — это не проверка, это просто недоразумение, на которое очень рассчитывал мой покойный друг. Он надеялся, что я растеряюсь, а я не растерялся. Ай да мы… — Марин представил себе строгое лицо Менжинского и рядом насмешливые глаза Артузова. «Ай да мы? — с недоумением повторил Меняшнский. — Артур Христианович, зачем мы послали этого самонадеянного человека? — Артузов молча пожал плечами. — Он думает, что оседлал самого бога», — насмешливо продолжал Менжинский. «Нет, не оседлал. Наивно! Проверки еще только предстоят, — кивнул Артузов. — Их будет много, готовься к ним, Сережа. На лаврах почивать еще не время». Лавры — «опосля», как говорит наша уборщица, тетя Даша».
— Как вы находите Севастополь? — услышал он голос Лохвицкой. Она дотронулась до его руки и ждала ответа.
— Кинематографы работают, — улыбнулся Марин. — Магазины — тоже. Люди хорошо одеты и веселы. Знаете, все это нужно распространить на остальную Россию. — Он помолчал и добавил: — Я видел этюд Константина Коровина: севастопольская улица, уходящая по диагонали вдоль холста. Распустились деревья, синеет небо, па балконе двое, разговаривают о чем–то. Внизу медленно цокает экипаж. Знаете, у того Севастополя, на этюде, было будущее.
— А у этого? — помедлив, спросила она.
Он не ответил. Навстречу кортежу с ужасающим грохотом двигались два танка. Внезапно передний закрутился на одном месте и замер, перегородив путь. У него сползла гусеница. Остановились. Врангель вышел из автомобиля, ладонью постучал по броне танка. Над люком появился офицер в кожаной куртке и доложил:
— Ваше превосходительство, мы направляемся из ремонта на фронт.
— А это почему? — Врангель ткнул в распластавшуюся на булыге гусеницу.
— Техника изношена, — смутился офицер. — Простите, ваше превосходительство, машины идут не на бензине.
— На чем же?
— На верности офицеров, ваше превосходительство.
С танка спрыгнул и вытянулся второй офицер:
— Поручик Власов, ваше превосходительство. У меня другая точка зрения.
Подошел Климович. По его лицу можно было понять, что ему заранее известно все, что сейчас произойдет.
— Ремонт танков, броневиков и аэропланов организован в портовом заводе, — продолжал Власов, — а это — гнездо большевиков. Мы благодарим бога, что наши танки самопроизвольно не взрываются во время атак.
— Хорошо, господа, — сказал Врангель, — отремонтируйте танк и следуйте по маршруту. Мы примем меры.
Танкисты откозыряли, конвойцы развернули танк и освободили проезд.
— Вот вам прекрасный повод, чтобы вступить в должность. Прошу вас, Владимир Александрович, соблаговолите проехать в портовый завод, где уже работает полковник Скуратов, — сказал Климович.
— Конечно, — Марин щелкнул каблуками. — Еду немедленно.
Врангель сел рядом с шофером:
— Вряд ли только это такой «прекрасный повод».
— Виноват, — покраснел Климович. — Я не в этом смысле, ваше превосходительство. Я хотел предложить полковнику Крупенскому принять в портовом заводе самые жесткие меры!
— Вот именно, Евгений Константинович, вот именно, — оживился Врангель. — Всеобщая расхлябанность, равнодушие… Установите виновных и предайте военно–полевому суду.
Навстречу шла рота солдат, у них были равнодушно землистые лица и грязное изорванное обмундирование. Врангель проводил роту мрачным взглядом и сказал задумчиво и горько:
— Иногда мне кажется, что эти люди не понимают ни наших целей, ни нас самих.
— Русский человек должен быть сыт, обут, одет и нос в табаке, — сказал Климович. — Это первое и главное условие «понимания», ваше превосходительство.
— Не–ет, — покачал головой Врангель. — Нет. Там, у красных, большинство голодно и раздето, их семьи в тылу тоже голодают, а они пляшут, поют, кричат «ура!». У них в окопах не смолкает гармошка. Что вы об этом думаете, Владимир Александрович?
— Все имеет свой предел, ваше превосходительство. Войска устали. Конечная цель, которую провозгласил еще Лавр Георгиевич Корнилов, нереальна. Финал очевиден. Я не считаю, что имеет место непонимание. Я убежден, что наступило равнодушие, а это — клиническая смерть.
Врангель посмотрел Марину прямо в глаза. Взгляд его был цепкий, проникающий. Марин с трудом его выдержал.
— Благодарю, — сказал Врангель. — Вы отказали мне в лицемерной поддержке. Что ж… Сейчас рядом с нами все меньше и меньше честных людей. Господа, вы свободны.
Автомобиль с Врангелем уехал, следом уехал и «даймлер», ускакал конвой.
— Зря вы так, — помолчав, сказал Климович. — Ему очень трудно…
— А я согласна с Владимиром Александровичем, — сказала Лохвицкая. — Мы лицемерно охаем и ахаем, но разве от этого двигается дело? Кому, как не свежему, новому человеку, сказать, наконец, правду?
