— Врешь! — Весь псевдолоск сразу слетел со Скуратова.
— Вы идиот! — процедила Лохвицкая. — Вы видите, он вошел в магазин?
— А что тогда, в ресторане? — вдруг опомнился Скуратов.
— В ресторане? — Она сделала непонимающие глаза. — А–а, он аплодировал Плевицкой.
— Подождем еще десять минут, — решил Скуратов. — Если никто больше не придет, оцепим квартал и возьмем всех, кого найдем внутри дома.
Скуратов установил наблюдение за домом Акодиса в десять утра. Он не знал, что в девять к Акодису пришел Марин, чтобы договориться о деталях операции по изъятию ценностей, которая была назначена на вечер. Пришел, все обсудил и собрался уходить, но заметил на другой стороне пролетку с Лохвицкой и Скуратовым и понял, что появились они здесь, выследив Коханого. И не ушел. Со стороны черного хода и двора тоже торчали филеры–наружники. Положение складывалось совершенно безвыходное. И вот в этот самый, очень отчаянный момент в подсобку ввалился Зотов и объявил Марину, хмурясь:
— Книга… если ты понимаешь, о чем речь, не обнаружена. Сделать ничего не смогли. Тебе просили передать: ма–кси–мум… — он с трудом выговорил это слово, — осторожности…
— Спасибо, — сказал Марин, — а теперь выгляни в окно.
Зотов выглянул и побелел. Засуетился и схватился за кобуру.
— Идите за мной! — Акодис сунул Зотову в руку плотную пачку открыток. — Это порнография. Приходили ко мне исключительно за этим. Документы у вас в порядке, так что выкрутитесь. — Он повел Зотова в торговый зал, — Я сейчас вернусь, — повернулся он к Марину на ходу. Акодис преобразился. Обычно нервный и суетливый, многословный и крикливый, он теперь олицетворял собой спокойствие, деловитость и выдержку.
В зале он еще успел спросить у Зотова:
— Что за книга? О чем речь?
Вопрос был запрещенный, вопреки правилам, но Зотов с чистым сердцем ответил, что не знает. Он и в самом деле не знал. Если бы Акодис задал этот вопрос Марину, если бы успел… Но— он не успел, а вернее, забыл. Было уже не до вопросов…
Он вернулся в подсобку и начал отодвигать от стены огромный буфет. Марин помог ему. Буфет с трудом сдвинулся с места, за ним в стене была неглубокая ниша, нечто вроде вертикального склепа.
— Вы! — коротко бросил Акодис.
— Но… — начал было Марин. Однако Акодис подтолкнул его к нише и добавил коротко:
— Вы же понимаете…
Марин встал в нише, спиной ощутив сырой холодный камень. В то же мгновение Акодис, смешно покряхтывая, начал передвигать буфет на место. Вот только маленькая щелочка осталась, вот и она исчезла. Марин услышал, как Акодис чем–то колотит по ножке буфета.
— Гвоздь, — объяснил Акодис. — И захотят — не сдвинут.
Постепенно глаза Марина привыкли к темноте. Он обнаружил, что в задней стенке буфета сияет довольно широкая, с палец щель, сквозь которую виден на полке графин с водкой, рюмки, a зa ними пупырчатое стекло в створках.
Оставив Марина в нише, Акодис вновь вернулся в торговый зал. Несколько покупателей, среди них незнакомый офицер и Зотов, стояли у стены с поднятыми руками под конвоем солдат из контрразведки. Вдоль задержанных неторопливо прохаживался Скуратов. Лохвицкая сидела в кресле и разглядывала какую–то литографию. Акодис посмотрел сквозь грязноватое стекло витрины: улица была перекрыта солдатами.
Скуратов начал проверять документы у задержанных. Они у всех оказались в порядке, а главное, все покупатели, в том числе и две женщины, назвали общих знакомых, сослались на уважаемых людей и были отпущены с обязательством сутки оставаться дома и явиться в контрразведку по первому требованию. Только двоих оставил Скуратов: мужчину лет пятидесяти по фамилии Угрюм–Наливайко и Зотова.
— Пройдемте куда–нибудь туда, — махнул Скуратов рукой, — здесь витрина — неудобно. Подсобное помещение есть?
— Прошу, — Акодис открыл дверь.
— Но я акушер, я из Харькова, — заволновался Угрюм–Наливайко. — Я совершенно случайно застрял в Крыму. Разве может честный человек располагать собой, когда кругом режут друг друга.
— Во–первых, Харьков у красных, — сказал Скуратов, — во–вторых, что значит «режут»? Мы боремся с большевиками, не так ли?
— Пусть так, — нервно взмахнул руками Наливайко. — Меня знает весь Харьков. Я у половины города детей принимал.
— Зачем вы пришли сюда?
— Я? — смутился Наливайко. — Да так… знаете. По чести сказать, остановился у витрины. Любопытно стало, решил зайти.
— У витрины? Ай–яй–яй! Врете, голубчик! Акушер не остановится возле такой витрины. Он этим товаром объелся в натуре, зачем ему картинки? Вы что, гимназист?
Фельдфебель подтолкнул Наливайко в спину. Зотова не трогали. Его задержание было для нижних чинов загадкой. В подсобке Скуратов сказал, обращаясь к Зотову:
— А вы зачем пожаловали, поручик?
Зотов молча протянул открытки. Скуратов просмотрел несколько штук, заинтересовался, сел к столу и тщательно изучил все остальные, потом укоризненно посмотрел на Зотова.
— И это когда родина в опасности. Вам не мерзко?
Зотов молчал, тогда Скуратов проворковал:
— Вас опознала вот эта дама.
Лохвицкая стояла у окна, на контражуре, и поэтому Зотов ее не сразу узнал. Там, в торговом зале, он вообще не обратил на нее внимания, приняв за покупательницу.
— Эта? — Зотов подошел вплотную к Лохвицкой и вдруг рванулся в окно, ногами вперед. Посыпалось стекло. Два солдата повисли у него на плечах, втащили в комнату и свалили на пол.
Акодис покачал головой, с горечью подумал:
«Ах, Зотов, Зотов, горячая голова. И момент выбрал неудачный и даже отстоять себя не попытался».
Посмотрел украдкой на буфет: как там этот… красный полковник, чекист? Этот Крупенский?
А Марин все видел через стекло, вернее, отчетливо представлял по движению силуэтов, и слышал все от первого до последнего слова.
— Закройте дверь, — приказал Скуратов. — Вы — сотрудник ЧК Зотов. — Скуратов подошел к распростертому на полу Зотову и наступил ему сапогом на грудь. — Меня интересует цель вашего появления в Севастополе и ваши сотрудники в аппарате штаба, они у вас наверняка там есть.
— Дешево ценишь свой штаб, гнида! — прохрипел Зотов. — Что, у вас тут все такие продажные?
Скуратов резко, отрывисто ударил Зотова в подбородок носком ботинка. Клацнули зубы, из прокушенной губы потекла кровь.
— Повторяю вопрос: явки, связи, пароли… считаю до трех, — Скуратов снова ударил, сильнее, лицо Зотова стало похоже на свежую печенку. — Ладно! — Скуратов обвел комнату неторопливым взглядом и задержал его на молотке у ножки буфета. Молоток забыл Акодис. Он с ужасом проследил за глазами контрразведчика и бросился к молотку:
— Простите, нужно убрать, можно пораниться.
— Пораниться? — весело переспросил Скуратов. — Ах как хорошо! — Он опередил Акодиса, поднял молоток и вернулся к Зотову: — Предпочитаешь гибель предательству, сволочь? Вот посмотрим, как ты воспримешь смерть этих людей, — Скуратов мотнул головой в сторону Акодиса и акушера, — Я их сейчас на твоих глазах забью молотком!
Марин никогда в жизни не падал в обморок, теперь же ему показалось, что он не в нише, за буфетом, а в могиле, в гробу, крышка которого наглухо заколочена и воздуха больше нет, совсем нет. Марин хватал ртом, и ему представлялось, что сейчас, через мгновение он не выдержит, свалит буфет, выскочит, уложит из нагана кого сумеет, и будь что будет…
Отрезвили его глухие удары, невнятный стон и животный, рвущий душу крик. Он понял, что должен
