помимо английского, еще самостоятельно изучаете французский, не так ли?
«Все узнали», – подумал Родин и ответил:
– Да, изучаю, хочу получить диплом переводчика по двум языкам.
– Отлично, – похвалил полковник. – Но знаете, что больше всего в вас привлекло?
«Куда он клонит? Знание языков, биатлон… Спортивные данные. Может быть, заграничные соревнования? Хоть бы сказал, откуда он… Явно не из ЦСКА. Крученый полковник… И что же они нашли во мне?»
– Ума не приложу, – вслух сознался Влад, хотя уже начал догадываться.
– Не буду больше интриговать, привлекла ваша восточная внешность, – и полковник слегка усмехнулся.
– На рынке торговать? – не удержался Родин.
Все обозримые родственники у Влада были русские. Но, видно, какой-то давний дремавший восточный ген доминировал при рождении, и Влад родился не только смуглым, но и с чертами лица жителя Ближнего Востока. Из-за своей внешности он иногда испытывал некоторые неудобства: славяне считали его «лицом азиатской национальности», а азиаты, заговорив с Владом, удивлялись: «Так ты не наш?» И Родин уже сам не знал, чей он…
– Ну почему же на рынке? – рассмеялся полковник. – Ваши особенности можно использовать и в другом амплуа… В общем, ближе к делу, – перешел он на серьезный тон. Хотим по выпуску из училища предложить вам продолжить учебу в одной академии. Ваша внешность, Влад, чтобы вы знали, – типичный арабский генотип… Ближний Восток. Срок обучения – два года, учитывая, что военное образование вы уже получили. Предстоит углубленное изучение арабского языка и особенностей, скажем так, ближневосточных стран… На размышление, Влад Родионович, одни сутки. И еще. О нашем разговоре никто не должен знать. Никто, повторяю, ни командиры, ни друзья, ни подруги, ни родичи.
– Я понял, товарищ полковник. Разрешите идти?
– Да. Значит, завтра, в это же время, я звоню по телефону на ваш курс. И вы даете ответ: да или нет.
– Понятно.
Влад вышел в коридор и спустился по лестнице на улицу. Макаров занимался любимым делом, отчитывал попавшегося на глаза курсанта-второкурсника за расстегнутую куртку. Он покосился на Родина, оценив его задумчивый вид, но спрашивать ничего не стал.
А Влад вдруг развернулся и побежал обратно к кабинету ротного. Полковник уже шел по коридору как раз навстречу.
– Товарищ полковник, разрешите обратиться?
– Слушаю, уже созрел?
– Да, я согласен! – выпалил Родин, как ухнул с обрыва в омут. Не зная, на что подписывается и что ждет впереди…
– Хорошо, – одобрил полковник. – Оканчивай свое училище, потом получишь дальнейшие инструкции. Мы тебя найдем…
Через месяц у Влада уже был красный диплом об окончании военного училища. Однокурсники получили распределения во все концы страны. На выпускном вечере Влад уклончиво отвечал, что остался в распоряжении командующего окруыгом.
Он уже подозревал, что о нем забыли, образ безымянного полковника приобретал все более таинственные черты. Но не забыли. После первого лейтенантского отпуска ему было предписано прибыть в управление кадров округа. Там ему вручили командировочное предписание в Москву и адрес академии. Туда же переправили и личное дело.
Москва. Академия.
Август 1997 года
В этой «хитрой» академии Родин на «отлично» сдал вступительные экзамены, прошел трехступенчатый профотбор, и серьезные дяди предложили ему обучаться, как он и ожидал после беседы с полковником, на факультете восточных языков. Пояснили еще раз, что физиогномические особенности позволяли, в случае чего, говорить о том, что в роду имеются восточные корни.
И начались напряженные, как конвейер, занятия. От одного обилия предметов голова шла кругом. Родин порой с тоской вспоминал вольготный режим обучения в военном училище. Слушателей готовили к реальной работе за рубежом. Преподаватели были профи своего дела и доходчиво объясняли, почему «матчасть», то есть язык, и все премудрости жизни на Востоке надо знать только на «отлично». Тут и вспомнил Родин правила дяди Васи Чемезова: «Есть только первое место. Есть победитель, остальные – проигравшие». Ну, а в этой системе побежденный проигрывал гораздо больше, чем первое место.
– Если в беседе с правоверным, – поучал преподаватель арабского языка, подполковник Махмудов, – даже в самой отвлеченной беседе, ты его неправильно понял, да еще ответил невпопад, он сразу поймет, что ты – чужой. И если агент утверждал, к примеру: «Я, мол, башмачный кали, сам из Бейрута», а у самого рязанский акцент, его убивали при первом удобном случае. Как бешеную собаку. Как оборотня. На всякий случай. А всемогущий Аллах разберется, справедливо или нет…
Поэтому глубинное, безупречное знание языка и обычаев Востока – это вопрос жизни и смерти. Середины не было. Родин и его товарищи по факультету даже не подозревали, какой объем знаний надо усвоить. Они не просто учили язык, они погружались в совершенно иное, кардинально противоположное, чуждое мировоззрение. И если не впитать в себя эту другую многовековую культуру, то на ближневосточной земле, на практике, это приводило, по опыту неудачников, к печальным последствиям.
Родин на своей шкуре понял, что такое арабский язык, который, оказалось, входит в тройку сложнейших. Он необычен тем, что там иное, нежели в русском языке, построение фраз. И оно не произвольно, это построение, а связано с тем, что арабы совершенно по-другому относятся к окружающему миру, фатально, философски и с мыслями об Аллахе. Они смотрят на мир другими глазами, с иным восприятием… И надо было научиться мыслить не по-европейски, не в европейских традициях, а по- восточному… Через обороты речи, через язык, через погружение в культуру все это медленно постигалось, и слушатели факультета начинали смотреть на мир, мыслить и говорить, как настоящие арабы. Когда же ловили себя на этом, осознавали глубинные метаморфозы, произошедшее с ними, им становилось страшно…
…Через год, постигнув тонкости арабского языка, изучив достаточно глубоко курс ислама, Коран, исламскую культуру, несомненно, имеющие мощную убедительную силу, Влад в какой-то момент почувствовал перевоплощение, не только духовное, но и физически каждой клеткой своего тела он стал ощущать двойственность своего мировоззрения. В нем жили, как на одной коммунальной кухне, славянин, с православными традициями и мусульманин, со всеми вытекающими последствиями. Рухнули, изменились привычные стереотипы, и он вдруг увидел мир одновременно в двух плоскостях: за окном – Москва, а в сознании – исламский мир. Чтобы хоть как-то понять непосвященному это искаженное восприятие, надо взять два бинокля и в один смотреть одним глазом на увеличение, а другим глазом во второй, перевернутый бинокль – на уменьшение. И вот такой кошмарный диссонанс выдерживали не все. Первыми ушли те, кто понял, что арабский язык им никогда не изучить в той степени, чтобы не лишиться головы.
Были и совсем печальные случаи – психика слушателя не выдерживала сумасшедших нагрузок, и человек просто сходил с ума, потому что голова, как перегруженный компьютер, «зависала», не в силах совместить две картины мира, наложить одну на другую. В результате – раздвоение сознания, то бишь клиническая шизофрения. Несколько слушателей вместо диплома и командировки на Ближний Восток отправились в «Кащенко». Нет более тягостного впечатления, когда твой однокурсник сначала кажется немного странным, а потом неожиданно видишь явное безумие, бред, агрессию, навязчивые идеи. И уже вместо знакомого славного парня – его жуткое отражение в кривом зеркале. Влад испытал это, когда ему пришлось везти в психиатрическую больницу Богдана, своего товарища – однокурсника. Помешательство было серьезным, из серии буйных, всю дорогу он вырывался, подбивал Влада устроить засаду на террористов методом угона самолета, пытался что-то цитировать из Корана. И Родин успокаивал его, говорил, что прямо сейчас они едут в «Шереметьево»… На всю жизнь Влад запомнил его надрывные крики: «Социалистическая революция в опасности! Дай мне пулемет Калашникова. Ты что, не видишь – кругом
