умывальник.
Когда умывальник громко чихнул, надул до неприличного никелированные уши, и вопросил: «А табачку ли нюхнуть, сынку?». И даже слегка прослезился. Сынку остолбенел. В соседнем умывальнике с наслаждением потянулось душистое мыло и ушло на проверку любвеобилия к соседнему умывальнику.
- Измена! - не снёс обиды за своего покинутого товарища умывальник под зайцем. - Ёшек на дкорь!!!
- Не лажись, - томно потягиваясь обернулся к нему соседний умывальник. - У нас шведская семья и свобода передвижения. Потягусю не видел?
«Какая семья?», стоял над диалогом ополоумевший до приоткрытия рта заяц. В руке чего-то кусалось. Он разжал ладошку и посмотрел. Ничего необычного не было. Стояла маленькая Вавилонская башня и от всей души косила под Пизанскую в намерении упасть. Фундамент её основательно перекренился и колол в ладошкину ямку. «Ага», смекнул заяц, присел на корточки и посадил маленькую башню на кафельный мягкий уже к тому времени пол. Маленькая Вавилонская башня сидела смирно и не стала убегать по ковру образовавшихся у её подножия растений и трав. Пустила мирно корни себе и даже уже немножко подросла. «Так то лучше», одобрительно кивнул ей заяц и почему-то стал несогласный со своим прежним наименованием «косой».
Не косой он вышел из умывальника и гордо прошествовал мимо всё понимающих санитаров и нянечек в вольные воли. В вольной воле ещё была ночь, но ветер дул по всему лесу свежий, холодный, до дрожи в мозгу и в костях. Заяц чихнул на пороге ещё дома, для порядку, помня наказ старого умывальника, и ступил в свежервущийся в подглядывающее уже из-под край неба утро ветер.
Духота душила и ещё комар. Комар был маленький, одинокий и зачем-то пронзительный. Мишуку не спалось совсем, а в краткие мгновения окемарь-поры снилась всё та же наваливавшаяся всей собой духота. Комар выводил из тугобыльного сна в ещё более немилые тиски ночи и мишук всё меньше любил комара. Он уже избил себя вдрызг и тряс сумбурно-лохматой головой, но комар то был не комар, а привидение какое-та, не ловился, а через обязательные промежутки времени кусал.
- Одолела сила такая! - не выдержал лохматый мишук и сел на раскладушке урча втихомолку, как раненый крокодил. Подпёр Михал Иваныч лапой тяжёлу башку и посмотрел тогда хоть в окно - может там хоть что есть. Там не было. За темнотой и духотой и окна-то было не совсем разобрать: есть оно или нет. Из печки выкатился уголёк и остался мирно дотлевать на прикирпичиках. Медведь посмотрел на него и подумал с тоской: «Опять косой забыл печкину дверку прикрыть». Потом вспомнил, что косого нет - увезли косого и от этого само собой веселее не стало. «Всех увезут…», подумал мишутка и подбросил в печку охапочку можжевеловых веточек и тротиловых палочек. «Интересно, почему не бывают перелётные воробьи?», подумал косматый мишук и вдруг понял, что уголька не было. Нет и не было уголька у печки. Сначала он забеспокоился - куда девался уголёк? А потом резко воткнул, что лето. Лето! Не бывает никаких угольков и печки никто не топит по ночам тротиловыми шашечками и можжевеловыми веточками. Тепло же. «Тепло?», вдумчиво помыслил мишутка и с подозрением посмотрел на распахнутую на двор дверь: не туда ли укатился уголёк. По углу распахнутой двери и впрямь полыхало далёкими отблесками. «Нелады, нелады, нелады…», зорко всматриваясь в отблески и на прощание - в зеркало, проникновенно заметил мишутка. Уголёк явно укатился туда и мишук поспешил. Он вышел на крыльцо, за краем леса полыхало.
«И где они нерестятся…», мелькнуло ещё в голове у мишутки, но он нёсся уже во весь дух туда - к краю полыхавшего сквозь лес неба. На бегу сыпались шишки, шустили по кустам врассыпную башки-бушки и очень нервничали по ветвям пернатые рукодели. Вдруг упала шишка прямо мишке в лоб. Мишка не стал останавливаться. А только на всём бегу пообещал шишке заглянуть к ней обязательно вечером. Мишка спешил.
А заяц не спешил. Он сидел на пеньке в уже предрассветном лесу и беседовал с махонькой. Махонька была махонька совсем и по такой причине не совсем послушная. Она больше прыгала вокруг пенька на одной лапке, а беседовала так только, если прийдётся. Заяц ставил её периодически перед собою лицом и спрашивал: «Это верно что Земля теперь круглая?».
- Верно… верно… верно… - упрыгивала от него на одной лапке вкруг пенька махонька.
- Вот вишь какая получается ухитрённость, - развивал своё думанье заяц. - То есть теперь её каждый погладить может. Хотя может и не погладить. Хитрая штука.
- Или ты вот что мне скажи, - снова доставал с которого-нибудь боку и ставил перед собой махоньку заяц. - Человек, он есть микрокосм или не микрокосм?
- Ми… ки… косм…, - махоньки не было уже о пред взор зайца, но его мысли это не мешало:
- Вот ты говоришь микрокосм. А почему же тогда ему так не нравятся фундаментальные законы природы и его собственного происхождения? Да…. Или вот взять растения…. Вот к чему допустим столь ожесточённо трещат кусты, хотя в лесу нет ни пожара, ни ветра?
- Это мишутка бежит, - объяснила махонька. - У него глюк, что он пожарный и он с полчаса уж бегает.
- Чудеса… - согласился заяц, наблюдая ломовое появление мишутки прямки до пенька.
Мишутка, спору нет - летел на всех порах.
- О, заяц! - своеобразно поздоровался мохнатый. - Побежали скорее: лес горит!
Заяц поставил перед собой с-за спины махоньку и спросил: «Горит?».
- Не-а…- укувыркалась махонька. - Дядя мишка - дай нам шишку!…
- Чего? - не понял серьёзно пожаривший михаил.
- Миш, то солнышко, - сказал заяц. - Теперь это будет называться - восход. Понял?
- Ага, - сказал мишутка. - Нет.
- Пойдём наших будить, пусть и они посмотрят, - сказал заяц, взял махоньку за лапку и повёл их всех до дому.
По дороге мишутка ничего не понимал. Заяц шёл припрыгивая то на передних, то на задних лапах и иногда переходил в сальто-мортале. «Сальто-мортальто, сальто-мортальто», радостно попрыгивала вокруг зайца махонька при особо удачном его пируэте, а мишутка только вытягивал непроизвольно, но длительно, переднюю часть лица. Из-за деревьев постоянно выглядывали всякие, от их появлений и быстрых исчезаний мишутке было щекотно и почему-то чихабельно. Он еле держал, бедный, чих, и чуть ли не умел уже смеяться внапрасную. В кустах явно тоже были. Не понятно кто и зачем, но были определённо, мишутка это точно уже знал и никак не мог понять себе да что же это в самом деле такое!
Он и потом не мог ничего понять. Когда все стояли ранопобуженные на холмике и смотрели спросонья пораскрыв роты, клювы и ротики на восход солнца. И даже кошка-картошка, мышка-тихошка и хомячок. Их до этого по утрам и пряником с-под раскладушки выманить было нельзя, а тут на тебе - вот.
Солнце всходило смешное, сверкающее и непричёсанное. Лучи его вырывались из-за горизонта и падали прямо на землю, на траву, на деревья и в раскрытые рты.
За завтраком взял слово невесть откуда взявшийся радостный заяц.
- Теперь у нас будет праздник! - сказал заяц. - Потому что в лес пришла ёлочка.
- Какая ёлочка? - спросил колобок.
- Нарядная, - объяснил заяц.
- Понял, - остался удовлетворённым объяснением колобок.
- Для начала организуется поход, - продолжал заяц. - Пойдём до ёлочки в лес, смотреть и знакомиться.
- Заяц, а ты не того? - усомнился прагматичный лис. - Вороныну трубку не брал?
- Трубку не брал, - сказал заяц. - Но похоже того.
- Тогда всё в порядке согласился лис. - Пойдём ёлочку смотреть.
- Ага, люблю я это дело, - обрадовался колобок. - Смотреть и знакомиться.
И они собрались сразу после завтрака и пошли. На дежурстве остались: мышка-тихошка, кошка- картошка и хомячок немного подросший с открытым от думанья ротиком.
А все пошли и пошли. Первым не выдержал и засмеялся ворона. Все обернулись и посмотрели на него довольно строго.
