мне, что «дождалась». По её словам она всегда знала, что плохого с Вовочкой ничего не случится, потому что «голова светлая, только ноги её незнамо где, ту голову, и носили уже!» А теперь вот разительные перемены и долгожданный результат. С этим я попыталась поспорить, конечно, на мой взгляд Вовочка остался полностью таким же как был. Но бабушка посмотрела на меня строго поверх очков, подмигнула и сказала: «Возражения с палубы не принимаются!» Я поняла, что бабушка была не только полярной лётчицей, о чём знал только Вовочка и, вероятно, не знала даже она сама, но ещё и заправским боцманом, когда взбунтовавшаяся заново команда сместила её с поста капитана пиратского фрегата… Возражения отпали. В эти же наши маленькие симпатичные посиделки за чашкой чая на скорую руку, бабушка и пробовала выведывать некоторые ювелирные тонкости наших с Вовочкой отношений. Сняв очки вовсе и хитро оглядевшись по сторонам, она приближала губы и на ушко спрашивала что-нибудь вроде: «Ну а как он?..» Причём суть вопроса во мне расшифровывало видимо глубинное подсознание всех женских поколений предшествовавших мне, потому что я сразу понимала, о чём речь и первый раз при подобном вопросе покраснела до кончиков ушей. Вопрос варьировался («А у него как?..», «Как сегодня?..», «Сегодня – ага?..» и т.п.), оставаясь неизменным по сути, приводившей к нашему последующему полуделовому экзальтированному обсуждению событий и новостей нашей интимной жизни. Я рассказывала бабушке в подробностях особо пикантные моменты и она хихикала с глупостью девочки, пока я не принесла ей составленный мною на одном из уроков (у моих ненаглядных сочинение, а мне сорок пять минут хоть волком вой на последнем уроке!..) тщательный фоторобот Вовочкиного достояния в масштабе один к одному. Над этим произведением искусства лицо бабушки до предела посерьёзнело, внимательно изучая, она перевела несколько раз взгляд с портрета на меня и обратно. «Аналог!», произнесла бабушка с чувством. «Как… кой аналог?», я признаться не ожидала от бабушки ни столь строгого отношения, ни каких-то «аналогов». Бабушка задумчиво закусила дужку очков и посмотрела в волшебную даль… «Он всегда… с самого детства… с пелёнок ещё, я всегда им всем говорила… С самого детства Вовочка был точной копией своего дедушки!..» Я смеялась как когда-то в детском садике, когда впервые узнала, что девочкам этому занятию надо либо предаваться в меру, либо срочно бежать менять трусишки… Сейчас я тоже на всякий случай потрогала себя за всё – бог миловал, в этот раз обошлось… В общем же наши отношения с бабушкой пока хранили целомудренные черты лёгкой платонической влюблённости и очарования друг другом, а наши поцелуи при встрече и расставании были абсолютно безмятежными, хоть и воздушно-приятными.
Особый шарм, конечно, заключался в наших с Вовочкой играх у бабушки, особенно после случая с очками, когда мы стали свободно чувствовать себя в бабушкином присутствии и после того первого бабушкиного непринуждённого визита в нашу игру, когда я обнаружила за спиной у Вовочки бабушкину ладошку. Конечно, бывало неудобно порой и даже до жуткого стыдно, когда по утрам бабушка вынуждена была накрывать на наш большой стол завтрак, а мы ничем не могли ей помочь, так как были застигнуты внеочередной, второй по счёту, утренней страстью (дома мы с Вовочкой как-то вполне обходились одним утренним комплексом упражнений!). Я стояла обычно в такие моменты перегнувшись над кроватью в каком-нибудь метре от стола, а Вовочка вколачивал мне своего утреннего крепыша, стараясь вызвать во мне ответные чувства длительностью процесса и заставить хоть слабо вскрикнуть, что видимо справедливо расценивал свидетельством полной победы… А бабушка ставила тарелки на стол и только посмеивалась над нами. Любой взгляд в её сторону вызывал у меня внеочередные спазмы совести: сервировка всё близилась к концу, а наше участие и посильная помощь всё более сводились на нет. Иногда я сообщала о возникавших прямо по ходу процесса чувствах взывающей во мне совести Вовочке, но реагировала на них, как правило, уже бабушка. Отложив полотенце или повесив его на спинку стула, она подходила к Вовочке и приобнимала его одной рукой за играющий надо мной живот. Другой рукой она брала его за яйца и осторожно, но сильно оттягивала вниз его мягкий мешочек. Стонал и вскрикивал в таком случае Вовочка почти сразу же, запуская ко мне внутрь струю утреннего своего парного молока… Это бабушка с прежней улыбкой над нами, с трудом разгибающимися и потягивающимися, называла «взвести петуха»…
С бабушкой вместе мы купались, кажется, с первого же случая, когда я напросилась подобно лисичке со скалочкой («Бабушка, я с тобой! Можно?» «Ну можно, конечно!..», бабушка только плечами пожала), а потом уже настояла на необходимости, под предлогом явного удобства, купания друг друга. Этот процесс и принёс нам первые весточки неземного очарования женской любви. Ничего смешного мы ещё совсем не делали и даже не помышляли толком ни о чём, но это было одинаково волнительно и приятно: омывать тёплое бабушкино тело струями горячей воды и потом чувствовать на себе её ласковые прикосновения, смывающие хлопья пены и забирающиеся в самые укромные уголки («Леночка, может “там” сами…» «Бабушка!» «Всё-всё, солнышко!..»). В укромных уголках нас и ждали первые признаки волнения. Я чувствовала каждый раз всю нежную мягкость и осторожную заботливость бабушкиной ладошки у себя между ножек и вынуждена была признать: даже я не могла бы столь умело обращаться со своей киской, как бабушка обращалась с моей. И моё ответное желание сделать также хорошо, умело и вдобавок приятно (я вспоминала Вовочкин ротик у себя на нежных губках) приводило каждый раз ко всё более и более интересным результатам… Нет, мы не говорили об этом, словно боясь признаться друг другу в чувствах, возникавших у нас под животиками, но с каждым разом, моя умывшая уже бабушкины губки ладошка задерживалась у неё между ножек всё дольше и вибрировала из стороны в сторону в струях тёплой воды, стекавшей вниз по лобку, всё более ловко и трепетно… Бабушка начинала постанывать и выходила из ванны раскрасневшаяся не только от жара водяных струй… Я же откровенно радовалась бабушкиной ладошке между ног и один раз даже дошла до лёгкого оргазма и два раза над ванной уписялась… И этот мой оргазм чуть не напугал бедную бабушку («Обморок?!»), когда я чуть присев над бабушкиной ладошкой, закрыла глаза и вскрикнула…
Случай с Вовочкой же был, конечно, моей импровизацией. Причём когда я просила Вовочку принести нам полотенца, у меня и в мыслях ещё не было ничего подобного. А вот когда я уловила задержавшийся на бабушкиной попе в трусиках взгляд Вовочки, я тут же поняла, что Вовочке и бабушке обязательно нужно увидеть друг друга по полной форме, то есть без ничего. Бабушка, конечно, уже видела некоторые самые интересные места моего любимого Вовочки, но во-первых не все, а главное – в этом плане ведь был обделён Вовочка… И тут же я отправила его за бельём для нас… Скажу честно, вид смущённой и закрывающейся от Вовочки бабушки просто взвинтил меня… Хорошо Вовочка был в буквальном смысле под рукой… С того дня Вовочка был непременным спутником наших с бабушкой купелей. И однажды после того, как Вовочка принёс нам всё нами «случайно» позабытое и, попутно вставив мне своего крепкого коняшку, вышел из кухни, бабушка, не зная куда себя девать от смущения, прильнула ко мне и на ушко прошептала: «Леночка… я хочу…» Я обнялась с бабушкой и сказала, что в этом же месяце что-нибудь придумаю… И я заметила, что обычные Вовочкины поцелуи с бабушкой, носившие до того лишь приветственный характер, стали чуть длинней, чем того требовало приветствие… Вскоре я их и «застукала»…
У бабушки, как и у других жителей средневековой трёхэтажки, подвал-сарай был прямо в доме, на нулевом этаже. Там хранились все бабушкины летние консерванты, плюс приличествующий каждому порядочному сараю всякий хлам. Они вдвоём спустились туда и, несколько задержавшись, вернулись с открытою банкой варенья. Я взглянула на обоих с выражением ужаса на лице: они оба ели варенье! Там! Без меня! Это было определённо так… Определила я это по их губам. «Ни стыда, ни совести!», печально констатировала я, строго взирая на сладких виновников, «Небось, ещё моё любимое?» Я поцеловала Вовочку в губы. «Точно, малиновое! С яблоками…» Такую же экспертизу я провела и над бабушкиными губами, полностью убедившись и в её соучастии в набеге сластён на заветный погребок… Мысль пришла быстро и внезапно, когда я только отрывалась от бабушкиных мягких губ, в настроении продолжить ещё недолго «разнос», а потом устроить примирительное чаепитие. Мысль тут же вернула мои губы на место и я ещё раз облизнула бабушкины губы, но уже изнутри… Бабушка прикрыла глаза и чуть подалась мне навстречу… Я целовалась теперь с ней по-настоящему, как мы умели уже с Вовочкой и, приоткрыв глаза, наблюдала за очумелой мордашкой моего возлюбленного существа: Вовочка пребывал в какой-то полурастерянности, словно никак не мог совместить в голове понятный для него оттяжной поцелуй с непонятными обстоятельствами его использования… Бабушка при нём с девочками явно ещё не целовалась!.. Я почувствовала бабушкины груди на своей груди и меня стало заводить в этом поцелуе саму… Придерживая бабушку за талию, я усадила её на подвернувшийся стул под окном комнаты и приподняла рукой платье… А бабушка оказалась вдруг сегодня без трусиков, что было невероятно мило с её стороны… Моя ладошка с опытностью всех наших предыдущих купелей скользнула к бабушке между ног… Отличие от ванны было, пожалуй, лишь в отсутствии льющейся воды… Но надо сказать у бабушки под моей ладошкой и
