– Нет, конечно. Я буду сопротивляться.
– Тогда я выебу тебя на столе!
– Мы уже на ты?
– Нет, но у Вас пизда мокрая!
– И хуй с ней…
– Согласен. Садись уже. Шире карячься!
– Пошёл ты в пизду, нахал!
– Что и делаю… Трусняки сама снимешь?
– Да ну тебя! Ещё чего!
– Не, давай – я полюбуюсь… Хера себе у тебя пизда!!!
– Нравится? Только не пизди!
– Не вижу пока из-за волосни, а так ничего. Если бы не торчал уже, то на один запах бы вздыбился! Видишь, рвётся как?
– Вижу! Давай уже!
– А погоношить?
– Ооо-оой… ох… уф-ф-ф-Ф! Ну тебя, милый мой, нах!.. Не могу… н..не м..могу… Пропихни!
– Ага…
– Ааа-ххх!
– Проняло?
– Зажигай!!!
Он задрал на мне платье по самую шею вместе с бюстгальтером (трюк, вообще-то, невыполнимый в ординарных условиях!) и влип ко мне в тело всем жилистым торсом, ухватив руками за голую задницу. Внутри торкнулось так, что мне стало хорошо и мокро под мышками. Я почувствовала, как влага струящегося по всему телу моего пота пропитывает его футболку, принося ощущения будто обнажающегося полностью его тела. Я вцепилась маникюром в его худосочную задницу и тихонько завыла от полноты ощущений.
– Ничтяк! – задыхаясь, он протяжно поцеловал меня в шею, наверняка оставив безумный засос на ней, и весело пукнул.
– Ой, бля… Гандон ты, Мишенька!!!
– Не, нихуя! Поражаюсь сам: сколько лет уж ебу, а всё одно – «Не перди за столом!». У меня может корни немецкие…
– Хуев сын… Ааа-ххх! Заново не угадал… Корень у тебя не немецкий… пиздец… и не русский… Он у тебя интернациональный… Достояние человечества… Бля-я-я!
Я почувствовала, как сжимается и одновременно распахивается всё внутри меня. Глаза мои дёрнулись к потолку, жопа бесконтрольно задёргалась и я закусила губу, чтобы не заорать на всё отделение. А под кайф мой толкались сильными вздымающими ударами прямо в матку мне упругие тёплые струи его малофьи…
– Уу-ффх!.. Кажись отъебал! – он удовлетворённо дул щёки, не торопясь вытаскивать медленно сдувающийся свой хуй.
Я всхлипывала у него на плече, приходя в себя, и с трудом лишь смогла молвить: «не… нихуя… знакомство с сексологическими… параметрами пациента…», решив, по ходу, насмерть стоять за свою девичью честь. Для чего мне это было нужно, я не объяснила бы и на Верховном суде, поскольку в том, что я люблю его, у меня сомнений уже попросту не возникало. Скорей всего атавизмом сработала профессиональная привычка.
– Всё равно нормально… Ещё б раком Вас для острастки!.. – он старательно заправлял в штаны мокрый хуй.
– Умылся бы… – кивнула я на фарфоровую чашу кабинетного умывальника.
– Ага… – он с лёгкостью принялся обратно отвинчивать свои болты на штанах и, когда вывалил заново, я чуть вновь не обкончалась в трусы.
Впрочем, это я уже так, фигурально: трусы мои всё равно ещё не нашлись пока. Я вынула из шкафчика судно и минут пять мы довольно весело плескались, подмываясь на глазах друг у друга и отпуская целебные для нервной системы каждого довольно меткие замечания по противоположному адресу.
К приходу Ирины Георгиевны мы сидели уже оба сухие, в меру довольные и образцовые, как огурцы. Правда, мы целовались ещё через стол, и у меня горели и без того покусанные губы. Но Ирочка не обратила никакого видимого внимания на этот мой нечаянный эстет-макияж…
Служебная вечеринка
В тот день в нашем рабочем коллективе случилось маленькое «внутрисемейное» торжество – у пятидесятисемилетнего ангеотерапевта Ибрагима Кареновича родилась дочка (поздний, но седьмой по счёту ребёнок в его большой армянской семье).
Со слов Ники – медсестры Ибрагима Кареновича – он три раза в течении дня срывался с работы в наш новый фешенебельный роддом, который располагался на другом конце города, и к четырём часам вечера прибыл с раскосыми от очередного своего счастья глазами.
Наспех извинившись перед скопившейся очередью из трёх человек и объяснив на весь коридор причину своего отсутствия, он принял у себя пациентов, получил от них поздравления и спешно командировал Нику на сбор коллектива третьего этажа для оформления своей радости.
Но, увы, к тому времени (за половину пятого) на всём этаже активированным оставался только мой кабинет, да и то по чистой случайности (уже переодеваясь, я не утерпела, решила проверить почту и когда мой нот, поворчав, проснулся, в кабинет заглянула эта сероглазая, длинноногая коза Ника). Узнав об отсутствии штата на третьем этаже, Ибрагим Каренович послал Нику в поиск по всей поликлинике. Но поликлиника в этот день, как нарочно, опустела основательно и немного досрочно, что было вполне объяснимо: приближались праздники, и задержки на работе были большим исключением. Поэтому в кабинет ангеотерапевта Ника вернулась лишь с молодым окулистом Юрой Племянниковым и (к моей неописуемой радости!) с моей бывшей медсестрой Леночкой, дежурившей сегодня в регистратуре.
Вот впятером мы и составили компанию тому маленькому, но непередаваемо ароматному бочонку армянского коньяка, который проживал у Ибрагима Кареновича в отдельном сейфе с инкрустированной ручкой на дверце.
Тосты за неоцененную Матильду Ибрагимовну, появившуюся сегодня на свет, провозглашал неизменно сам счастливый отец, попутно сетуя на бдительность персонала роддома, который хоть и позволил ему находиться рядом с женой для моральной поддержки во время родов, но категорически отказал в нахождении вместе с роженицей в палате вечером и следующей ночью.
– Я им так сказал – я врач, доктор, коллега ваш самый прямой! – горячо пояснял ситуацию ангеотерапевт. – А они мне: «В палате находятся ещё три женщины после родов, и им необходимы ночью сон и покой!». Вы скажите, пожалуйста, как могу я нарушить их сон и покой?! Рядом тихо-спокойно сидеть мог…
– Ибрагим Каренович! Ну, подумайте сами! – я не удержалась и вступилась за медсестричек родильного отделения, противостоявших кавказскому напору нашего ангеотерапевта. – Когда и где вы «тихо-спокойно» сидели? Да от одного вашего ясно-пламенного взора вся женская палата не сомкнула бы глаз до утра! А вы бы всю ночь гладили Каринку по соскам, то и дело вызывали бы дежурную медсестру для проверки влагалищной температуры у рожениц и, ласково похлопывая измученную девушку по попке, просили бы показать вам через стеклянную дверь крепко ли спят малыши!
– Ни, зачем ты так! – запечалился горным орлом Ибрагим Каренович. – …Зачем сказала «измученную»?!
Из-под опечаленных век метнулся озорной весёлый взгляд. Со всем остальным из моего обличительного перечня он был, видимо, вполне согласен.
– Предлагаю выпить за стойкость измученных ласками девушек! И за цветок в несравненном букете всей моей жизни – маленькую прекрасную Мати!
